— Ага… — вздохнул Фласк, глядя на оставшуюся позади лучшую публику мира. Ему стало страшно. Человек искусства всегда идет наперекор власти и государству, наперекор общественному мнению, но Сайрус Фласк никогда не думал, что сам окажется на баррикадах слова. Ему это совсем не нравилось…
Мотор повозки взревел, повозка рванулась; Фласк едва не свалился на мостовую. Распевая во все горло отрывки из новой арии, Фокси повез их к музею.
Глава XXVII
Молодой Левиафан
…Третий звонок. Схватка начинается.
Увертюра. Маэстро Тосканини осторожно поводит палочкой, словно пробует воду, в которую предстоит войти оркестру. Отдергивает руку, и скрипки плачут от боли.
Палочка начинает свой танец, сплетая музыкальные темы. Океан фаготами вздымает ледяные валы, бьется о скалы. Мучительно вступают альты. Это тема тревоги.
Тяжелым басом ведет свою линию большой барабан — бух, бух. Биение крови в висках. Эта тема любви и тема смерти одновременно.
Поднимается занавес. Кажется, что это не тяжелая портьерная ткань уходит вверх — а весь зрительный зал, все, пришедшие в оперу, опускаются на немыслимую глубину. Волны звучат теперь глуше, глуше. Растворяются в толще вод. На такой глубине волнение уже неощутимо. Здесь своя музыка — музыка ледяной пустоты, тоски и холодного одиночества.
Темная сцена изображает подводный грот. Зеленоватые, застывшие в странных, уродливых позах фигуры хористов. Они неподвижны. Свет софитов окрашивает их лица в мертвенные тона.
На сцене — пусто. Оркестр расходится, летает палочка маэстро Тосканини; стонут, шипя, тарелки — капли крови, упавшие в холодную воду. Удары сердца в висках. И внезапно, на самом пике — обрыв. Пауза. Тосканини замирает, его палочка неподвижна… оркестр безмолвствует.
Ожидание.
Тянется, тянется томительная тишина, взведенная, словно пружина огромного механизма.
И вот курок спустили. Звучит первая нота — такая глубокая, чистая и мощная, что зрительный зал пронзает насквозь, как разрядом молнии. Это почти физическое наслаждение. Это судорожный вдох после удушья. Это прекрасно.
— Ааааа-деее-лиии-даа… — набирает мощь голос. Это призыв в пустоте. Это крик под толщей вод. Это отчаяние и боль раненного зверя, который и не знал, что у него есть сердце. Это ария влюбленного чудовища.
Его еще нет. Шаляпина нет на сцене — но голос его уже здесь.
В этом голосе звучит рев чудовища и боль любви, темная мрачная страсть и рвущая душу нежность. Шаляпин поет о красавице Аделиде и своей любви… нет. Не может быть!
