Это не голос Шаляпина. Это голос Левиафана.
Холодные мурашки восторга пробегают по спинам. Зрители забывают дышать — они поняли, с кем имеют дело.
Маэстро Тосканини смотрит, бледный лоб в испарине. Ничего подобного на генеральной репетиции не было. Шаляпин лепит Левиафана на глазах зрителей, создает его из своей плоти и крови, ваяет из собственной души. Гениальный актер, волшебный голос. Кто видел Мефистофеля в Шаляпинском исполнении в Москве, ничего не видели — дьявол из оперы Гуно — ничто против нынешнего морского чудовища. Ибо Левиафан Шаляпина создание дьявольское и прекрасное.
Полуголая фигура, задрапированная черной тканью, отбрасывает уродливую пугающую тень. Кажется, она заполняет собой сцену, нависает над залом. Зеленоватые силуэты утопленников корчатся, словно они подвешены на невидимых нитях, которые держит в «руке своей» он — Левиафан. Существо великое, прекрасное и очень злое.
Левиафан распрямляется, поднимает голову. Надменный. Жилы выступили на шее.
— Но что же ты, Аделида, не даришь мне взгляда? — вопрошает он насмешливо. В глазах горит огонек. Все его манеры повелителя глубин, все его грубая, чудовищная натура в этих словах. Он смеется над собой — чудовище, которое не может ничего поделать с мучительной болью. Вместо того, чтобы посылать цветы, он поступает, как мальчишка-гимназист, впервые влюбившийся. Он дергает предмет страсти за косу и топчет ее тетради. Насмешничает. Обзывается. Сам себе противен и ничтожен, он изливает на нее все колкости и издевательства, какие только может придумать. И лишь в глазах его, за всей напускной дерзостью, злостью и насмешкой — различим он настоящий, ничего не понимающий зверь. Что со мной? Как это случилось? Как она могла?!
Зрители замирают. Такого Левиафана они еще не видели.
Шаляпин срывается с места. Черная ткань струится за ним, словно след китового тела, прорезающего океанскую толщу. Шаляпин движется с какой-то невероятно тяжелой, массивной грацией, словно весит, по меньшей мере, несколько тонн. Сцена стонет под его шагами. А он легок и страшен.
— Пляшите! — повелевает Левиафан утопленникам. Привычная властность после напускной веселости. Утопленники оживают, дергаются, движения их хаотичны и похожи на ужимки мимов.
Левиафан смотрит и мрачнеет. Высокая неподвижная фигура на голову возвышается над толпой. В плясках утопленников нет естественности, нет чувства. Нет жизни. Нельзя отвлечься, забыть про мучительную зудящую боль.
