* * *
("Я!..")
Почему у него есть, а у меня нет? Хочу тоже! Пустите меня туда! Хочу туда! Преграды... Убираю их одну за другой. Убрал большеголового, непозволявшего.
Сначала вы отгородились от меня решетчатой стеной. Потом я от вас хитростью, притворством. Сумел притаиться, не показать всего, что могу, не показать силу. В этом - сила. Пустите туда, а то вам будет плохо!
Иногда снова начинаю бояться темноты. Чудится, что в ней притаился огромный полосатый зверь. Крик клокочет во мне и затухает в утробной тьме. В черной тьме. Она плещется во мне. В непроглядной тьме выходит на охоту зверь с мягкими подушечками на лапах. Раньше я не боялся его, потому что не видел. Но кто-то разжег во мне костер. Он вспыхнул и осветил пасть зверя с острыми клыками. Тогда мне стало страшно, как никогда прежде.
Но с костром пришла сила. Теперь я такой же сильный, как тот - с подушечками на лапах. Я подкрадываюсь в неслышной тьме... Вам ничего не поможет. Пустите!
("Опять я, Петр Петрович...")
По институту распространялись разные слухи, в том числе и совершенно нелепые. Говорили, что убийство Виктора Сергеевича - диверсия, даже называли страну, чьи агенты осуществили эту акцию. Говорили, будто наш институт теперь разделят на три части и только одна из них останется в системе Академии наук. Некоторые сотрудники спешили перейти в отделы, которые якобы останутся "академическими". Говорили, что премий теперь у нас не будет вовсе, так как мы из "ведущих" переместимся в "отстающие".
Впрочем, кое-какие слухи впоследствии подтвердились...
Новым директором неожиданно назначили не Александра Игоревича, как многие предполагали, а Евгения Степановича. Произошло это событие тихо, буднично. Сообщила мне новость Таня. При этом у нее так вытянулось лицо, что я поспешил спросить:
- Ты огорчена?
- Нет, конечно. С чего бы мне огорчаться? Евгений Степанович член-корреспондент, руководит фундаментальными исследованиями, ученик Виктора Сергеевича. Все правильно.
Но ее "конечно" сказало мне больше, чем остальные слова.
Вскоре меня вызвали к новому директору. Евгений Степанович был не один. Направо от него, "одесную", восседал Владимир Лукьянович Кулеба, и в этом я увидел плохой знак для себя.
Расширяющееся от лба к подбородку, как бы перевернутое лицо Владимира Лукьяновича сейчас выражало значительность момента, тонкие губы были поджаты и почти не видны.
В директорском кабинете успели сменить кресла на более массивные, с кожаной обивкой. Столы буквой Г остались. Остались и круглый полированный стол с десятком стульев на витых ножках, и шкафы с расхристанными книгами, и гравюры, подаренные французскими генетиками.
