Он отдал старухе записку и поспешил вниз.
Говорили, что статуя Богородицы, которую в праздник носили по улицам под парчовым балдахином самые знатные горожане, подверглась неожиданным оскорблениям со стороны толпы. По Антверпену поползли тревожные слухи. Шепотом передавали друг другу о страхе, якобы обуявшем городские власти и духовенство.
Город переполнен бездомными и нищими, а знаменитый праздник Богоматери, как нарочно, дразнил их убранством церквей, пышностью процессий и нарядами богачей. Эту роскошь беспощадно осуждали и высмеивали на публичных проповедях бродячие протестанты. Положение в городе стало напряженным. В ратуше одно заседание сменяло другое. Мнения членов магистрата[29] расходились.
На следующее утро вокруг собора с ночи начала собираться огромная толпа. Сюда пришли и просто любопытные посмотреть, не повторятся ли вчерашние выходки, о которых шептались накануне. Были и глубоко взволнованные люди, предугадывавшие нечто до сих пор небывалое. Собрались и такие, кто с сосредоточенными лицами о чем-то сговаривались, за кем-то посылали, что-то передавали друг другу тайком. Позже, чем всегда, открылись тяжелые решетчатые двери собора. И никто не увидел празднично одетой статуи Богородицы на ее обычном месте — на возвышении посреди храма. Люди в недоумении оглядывались.
— Во-о-он она! — прозвучал чей-то голос. — Ее спрятали от нас за железную решетку на хорах!
Стоявший в укромном уголке Николь Лиар издали заметил могучую фигуру кузнеца, который еще весной, после проповеди за городом, попросил его показать Иоганну дом Снейса. Тот расталкивал теснившихся около широкой винтовой лестницы прихожан. На голову выше других, со своей открытой, добродушной улыбкой, кузнец привлекал общее внимание.
— Нет, — прозвучал на весь собор его густой бас, — это она сама убежала со страха перед нами и спряталась!
Кругом засмеялись. Кое-кто из ретивых католиков вслух возмутился. В ответ посыпались новые насмешки. Над статуей издевались уже открыто. Католики затыкали в негодовании уши и стыдили богохульников. Это вызвало буйный восторг со стороны молодых подмастерьев. Один из них вскочил на кафедру и принялся, кривляясь и гримасничая, представлять проповедующего монаха. Остальные запели гнусавыми голосами латинские молитвы. Степенные горожане потребовали прекратить паясничанье. В ответ молодежь стала рукоплескать и, желая заглушить негодующие голоса, закричала:
— Да здравствуют гёзы!..
