— Давай чаю сделаю, печенюшек хочешь?
Элька кивает головой. Я ухожу на кухню, а когда возвращаюсь, вижу, что Элюн спит в моей кровати, обняв подушку и прикрывшись с головой одеялом. Ну да, ночью на сон времени мало оставалось. Ладно, пусть спит. Поезд все равно поздней ночью, да потом еще четыре часа на автобусе, так что вся ночь — в пути… Билеты всегда взять успеем. А я пока соберусь. И найду свою старую «аляску», не супер-пупер, но в мороз сойдет. И свитер пуховый, мамой связанный. Эльке мерзнуть нельзя. Отдал бы нынешнюю свою куртку — но она безбожно будет длинна и широка ему, утонет.
Элюн спит почти до полудня, а я потихоньку собираю еду в поездку, сую в сумку бутылочку бальзама — водку я не пью, но, если автобус сломается, то погреться было бы нелишне. Все-таки не лето, чай, зима… Лишь бы Эльку благополучно довезти до дома и вернуться обратно.
… Влад не знает, похоже; тот, кого он Семенычем величает, видимо, решил ему не говорить. Когда шел консилиум, они долго и нудно говорили, выстукивали меня, мяли пузо ледяными пальцами, слушали холодными железками — фонендоскопами. Говорили они тоже при мне, видимо, думали, что я не пойму. Но суть-то я уловил. Эти мои припадки лечению не поддавались. То лекарство, которое они мне дали, действовало, но вот-вот из-под его действия сердце должно было бы выйти. Они дали три-четыре дня, во время которых приступов не будет. А потом — последействие, эффект отдачи — то есть должно стать совсем худо. И эти дни им были нужны, чтобы я съездил домой и привез какие-то бумаги. Я не сразу понял, что они хотят. А потом подумал, что просто хотят избавиться, чтобы приступы снова начались уже дома. И еще — что домой я просто не вернусь. Сдохну на руках Влада, раз уж он совсем мной брезгует, но никуда не поеду. Хотел сказать им это спокойно, но неожиданно накатили слезы, я сорвался в крик, начал плакать. Потом плохо помню, что было. Очнулся, когда Влад пришел. Вот так вышло — он не знает, а я знаю — четыре дня у нас. А потом — возобновление приступов, когда не то что думать о сексе, дышать-то сил нет. Я не хочу, чтобы Влад меня видел таким, хотя он и говорит, что хочет, чтобы я жил, но припадочный никому не нужен… Как странно — мы, вроде бы, любовниками стали, а он меня все время «братишка» называет. Или он не считает, что мы… Не понимаю его. Не могу понять…
Я уже давно все собрал, сижу возле Элюна, жду, пока проснется. До вокзальчика идти недалеко, а я его еще на барахолку затащил бы — хоть какой свитерок купить, а то ходит с голым задом по сибирскому морозу. «Форс мороза не боится,» — так бабуля всегда говорила, но что-то я подозреваю, что форс-то его от тотального отсутствия денег. Не хочу думать, как он на джинсы заработал, но ему и свитер нужен, и нормальная теплая куртка или хотя бы пуховик — я тут пощупал его великолепие — тонюсенький синтепон, один понт, что воротничок из искусственного меха. В ПТУ, что ли, такие выдают. Понты гонять-то нечего — когда отец от нас ушел, мама после 9 класса хотела меня пристроить в ПТУ — то есть колледж, сорри. Чтобы получил профессию. Тетка насмерть встала, орала, как оглашенная, уговорила-таки, доучили вместе — работать-то я уже после смерти мамы пошел.
