Он умный, очень умный… В меде учится, работает, Света говорит, что хочет стать кардиохирургом. У него, наверное, девок — море, у такого-то красивого. Или живет с какой-нибудь, которая на него не надышится. И как ему сказать, что я не такой уж деревенский дурень, что я всегда учится хорошо — и в нашей малокомплектной четырехлетке, и потом — в интернате в районе. И английский учил, и литературу. Математика мне в голову никогда не лезла… Ну понятно, что по сравнению с городскими я — просто тварь из дикого леса, как у Киплинга. Поэтому даже и пытаться не стоит. Когда он меня во сне погладил, я обрадовался — ему это приятно, у меня-то вечная беда — не могу справиться с собой, все время мучительная боль внизу живота, а при моих соседях что-то попытаться с собой делать — да ни за что, и так смотрят брезгливо, готовы хоть на улицу выгнать, лишь бы не мешал отдыхать. Но я же не виноват, что приступы стали чаще с того времени, как меня привезли в город. С каждым днем их все больше и больше, и все страшнее и страшнее — когда становится совсем нечем дышать и сердце колотится где-то в горле, становится совсем жутко, что не увижу больше его. Просто не увижу и все. Поэтому таскаюсь уже два дежурства подряд за ним хвостиком, вроде, даже легчает, когда он вот так рядом сидит, спокойное тепло исходит от его тела. А потом… Я сам виноват — сказанул такое, что он просто растерялся — я это увидел в его глазах, а потом пришло понимание того, что я ляпнул… И теперь навряд ли он захочет побыть со мной рядом, если только не будет лечить или кормить — для него накормить — это святое, он, похоже, не может видеть, чтобы кто-то был голодным…
Дядя Сережа всегда говорил, что мне надо учиться, что у меня хорошая голова. Он иногда был очень хорошим — интересно рассказывал о чем-то, объяснял, если был в настроении и трезвым, даже уроки со мной учил. Это если он был по трезвяни и не приставал ко мне. А уж если выпьет… То все… Затащит к себе, заставит раздеться и долго-долго рассматривает меня, прежде чем… Пока я был маленький, я даже не понимал, что мы делаем. А он всегда так грубо матерился, когда был доволен. Первое время мне было страшно противно, но он говорил, что ему так нравится, а не буду делать такое — он меня изобьет так, что встать не смогу, да еще и матери расскажет — а она добавит за все хорошее. Зато потом он стал давать деньги за каждый раз, кое-какую одежду покупать, учебники, книжки, если я просил. Только пил он все больше и больше, чаще и чаще, поэтому почти всегда его пьянки кончались одинаково — он либо бил меня до потери сознания, либо сутками не выпускал из дома, издевался, как хотел. Мама все время пьяная была, не давала ему, говорила, что он поганый… Ну, вот он надо мной и издевался. Никто не знал, думали, что просто бьет. И я боялся говорить — тогда бы меня совсем задразнили бы пацаны, брезговали бы опущенным. Это дядя Сережа сказал, что я теперь опущенный, раз с мужчиной за деньги. Чтобы молчал. Когда в пятом классе отправили в район учиться, так он первое время по два-три раза в неделю приезжал, забирал меня на все выходные и праздники. Когда я орал и прятался, мне говорили, что я неблагодарный-мамкин сожитель относится как к родному, а ты морду воротишь… Потом стал реже приезжать — совсем запивался, но на каникулы забирал и тогда уже по полной отрывался, морда пьяная. А я не смел даже бабушке рассказать.
