Эта мысль – или не просто мысль, а догадка? – была такой отчетливой, что вырвалась словами:
– Ты не вернешься!
– Это почему еще? – Он посмотрел на нее почти с испугом. – После Ярославля павильонные съемки, они на «Мосфильме».
– Ко мне не вернешься… – с совсем уж детским глупым отчаянием пробормотала она.
Женя заглянул ей в глаза с каким-то особенным вниманием, потом притянул ее к себе и снова стал целовать, то ласково, то больно сжимая плечи.
– Вернусь, дружочек, – приговаривал он между поцелуями. – А ты меня будешь ждать, правда? Ждать и хотеть… Если б ты знала, как это… когда тебя так бешено хотят… – Он вдруг оттолкнул ее и, сев на край кровати, сказал как выстрелил: – В этом моя сила!
Зачем он это делает, зачем?! Зачем целует, доводя до исступления, зачем отталкивает, зачем продолжает поглаживать ее ногу так, что по ней мурашки бегут, впиваются в тело? Маша боялась, что сейчас закричит, зарыдает, и Женя, конечно, сразу ее выгонит, истеричку.
Но он лишь провел по ее ноге последний раз и сказал голосом уже ровным и чуть рассеянным:
– Ну, иди, милая, пора. Из Ярославля позвоню. Во сколько ты завтра к матушке зайдешь?
Он рассеянно смотрел, как Маша одевается, грустно пошмыгивая носом, потом быстрым движением пригладил рукой ее волосы, и она ушла.
Посидела на Тверской возле книжного магазина на бывшей троллейбусной остановке, которая год назад стала автобусной, потом поболталась в автобусе до Сокола, потом нырнула в сплетение поселковых улиц, как в воду… Все это немного успокоило, уняло досаждающую дрожь. К той минуте, когда Маша открыла калитку и пошла по травяной тропинке, глупость собственных мыслей уже была ей так очевидна, что оставалось только недоумевать: с чего она взяла, что Женя ее бросит, почему пришла в такой ужас от перспективы недельной разлуки? Ей казалось, что даже морозовский дом смотрит на нее с удивлением всеми своими окнами.
Окна первого этажа были ярко освещены и поэтому закрыты, чтобы мошки на свет не налетели. Но когда Маша уже поворачивала за угол, к своей лестнице в давно отцветших жасминовых кустах, одно окно распахнулось. От этого деревенского способа коммуникации, ставшего уже привычным, она совсем успокоилась.
– Наконец-то! – Вера выглянула из окна. – Мы тебя ждали-ждали, проголодались и сели за стол. Но съели еще не все, присоединяйся.
«Кто – мы?» – чуть не спросила Маша.
Но тут же вспомнила: да ведь сын ее приехал. Вера и на ужин звала, и, кажется, к какому-то определенному времени, а она забыла, потому что собиралась остаться у Жени, то есть не собиралась, а хотела, чтобы он ее оставил, но вот как вышло.
