– Что ж, Машенька, будем пить твой чай? – спросил Крастилевский, когда за ними закрылась дверь. – Но я бы предложил вино. Ты бароло пьешь?
Вино было откупорено, рядом с бутылкой на подносе из венецианского стекла стояли два бокала и вазочка с клубникой. Крастилевский налил себе в тот, на дне которого уже виднелась красная лужица, а Маше в чистый.
– Бароло прекрасное вино, – сказал он при этом. – Я его когда-то полюбил и теперь каждый раз из Италии привожу. Это – прямо из деревни Бароло. – И добавил неожиданно: – Тебя, между прочим, не зря вчера в кадр посадили. Заикин режиссер, может, и не большой, но с хорошим чутьем на человеческую выразительность.
– Ага, он сказал, что ему нужно пятно, – кивнула Маша. – Я как раз подошла.
– Ты очень интересная, просто очень! – Крастилевский засмеялся. – И без комплексов, и язычок, думаю, острый, хотя у меня пока не было случая в этом убедиться. Неужели никогда не хотела в кино сниматься? Не поверю.
– Ну, когда-то – да, – нехотя призналась Маша. – Но поостыла потом.
– Интересно, почему провинциальная девочка может поостыть к мечте об успехе?
– А откуда вы знаете, что я провинциальная?
Его слова не обидели, но насторожили. Не то чтобы она мечтала выглядеть столичной львицей, но не хотелось, чтобы имело значение, откуда она взялась.
– Свежесть, милая. Ты как эта роза. – Он кивнул на чашечку с нежным рисунком. – Не яркая простушка, изящна, но все-таки слишком свежа для Москвы. Вернее, в Москве это слишком бросается в глаза. Много должно быть на тебя охотников.
Эти слова Машу мало сказать удивили. На нее – много охотников? Вот уж нет.
Но сообщать об этом она, конечно, не стала. Пусть Крастилевский думает, что ему выпало счастье присоединиться к толпе ее поклонников.
– Ты говорила, что откуда-то с Севера приехала? – спросил он.
– Из Норильска.
– Ужасный город.
Маше показалось, что Крастилевский поморщился, и она слегка обиделась, хотя вообще-то давно уже привыкла, что москвичи сами не замечают своего снобизма.
– Ничего ужасного. – Она пожала плечами. – Обычный промышленный город в зоне вечной мерзлоты.
– Обычный, только на костях стоит, – усмехнулся Крастилевский.
В этом как раз ничего необычного не было. Вернее, Маша настолько привыкла это знать, что давно перестала сознавать. В детстве ей вообще казалось, что все города построены заключенными. Потому что кто же по своей воле захочет так тяжело работать? Что работа бывает организована не безысходностью, а каким-то другим способом, что не принуждением приводится в движение огромный и слаженный механизм жизни, она впервые поняла, кажется, только в старших классах на уроках экономической географии.
