- Поговорим позже, когда ты успокоишься.
- Нет, сейчас! Сию минуту!
- Ну, что ж, изволь. Правила безопасности одинаковы для всех нас. Их создавали, чтобы выполнять.
- Казенные фразы!
- И тем не менее они точны, сын.
- А ты... Ты поддерживаешь эту... подлость? Чуть что - и приказ. А ведь ты говорил мне и другие так называемые "прописные истины". Например: "из каждого правила бывают исключения", "нужно уметь быть снисходительным к ошибкам других..."
"Не только говорил, но и делал их. Для тебя, - думал я. - Да, сынок, это называется отцовской слабостью. А если по совести, то "отцовской слепостью". Надо было предвидеть последствия, можно было их предвидеть. А я позволил тебе больше, чем позволят посторонние. Я прощал тебе то, что другие не простят..."
- Скажу тебе откровенно, отец. Дело не в правилах. Ты просто боишься поднять голос за правду. Как же, восстать против начальства! Предать собственного сына легче и безопаснее.
Его лицо исказилось. Он хотел изобразить презрительную гримасу, но губы беспомощно дрожали, щеки дергались и кумачово пылали. Все-таки он оставался еще мальчишкой. Внезапно он схватил листок, где был отпечатан приказ о выговоре, свернул его в трубку, сделал свистульку, пищик. И когда я сказал: "Ты поймешь позже, сынок", он быстро поднес пищик к губам и в ответ мне издевательски свистнул.
Я заложил руки за поясницу: левая удерживала правую. Я молчал. Не потому, что помнил о своей вине. Но если продолжать спор, он уйдет из экипажа. Уйдет, чтобы не работать рядом со мной. "Рано, - думал я, сжимая руку. - Рано".
В его глазах - глазах Ольги - укор, вызов, злость, почти ненависть. Как он был похож не нее в ту минуту, как похож!
...И снова мне кажется, что марево меняет очертания. Это потому, что светило поднялось уже в растопленное оловянное небо. Оттуда бьют языки синего пламени. Печет сквозь скафандр, сквозь череп. Кажется, что мозг плавится. И вот уже шлем скафандра, и шапочка, и волосы будто и не существуют. Все это чужое, постороннее. Шлем скафандра как бы одет прямо на шею. А под ним кишат и барахтаются раздавленные мысли, воспоминания, пробуют выбраться наружу. Тонко и пронзительно где-то свистит, завывает: если бы здесь был ветер, я бы подумал - "ветер", если бы песок был, подумал бы - "песок". Но здесь нет ничего привычного, кроме тверди из базальтов и гранитов, кроме адской жары и... марева. Вот оно оставляет скалу и устремляется ко мне. Обтекает груды камней, оставляя на них какие-то светящиеся точки...
