Тетка излила свой гнев только после вечерней молитвы. Внезапно она подскочила к нему как полоумная, молча надавала пощечин и тут же истерически разрыдалась. Вытерев слезы с мертвенно-бледных щек, она воскликнула:.
— Неблагодарный! Чудовище!
Но ярость этих слов не соответствовала горестному выражению лица.
Тогда он был на третьем курсе лицея. Его имя не сходило с почетной доски. Тетку приглашали присутствовать при вручении наград, и многие в городе хвалили добрую сеньору за ее заботу о сироте, словно это она завоевала симпатию педагогов. Окинув снисходительным взглядом Абилио, знакомые восклицали: «Он вам всем обязан. Какая жертва с вашей стороны!» Клеймо «облагодетельствованного» так глубоко въелось в кожу, что уже не заставляло его страдать, как прежде. Он понял, что, если зависишь от других, не имеешь права обижаться. Но по мере того как он обуздывал свои радости, желания, затаенную злобу и замыкался в себе, мир вокруг него тоже сужался. Абилио уже не испытывал страха. Однако жадное стремление познать жизнь тоже исчезло.
Когда было решено, что Абилио продолжит занятия в университете, в Коимбру он поехал вместе с Сеаброй. Сеабра чувствовал себя здесь как дома, как в своей вотчине. Абилио никогда не видел ни трамваев, ни таких величественных зданий, ни лихорадочно суетящейся толпы большого города, и поэтому у него подчас вырывались наивные вопросы, за которые ему самому потом становилось стыдно. Прежде всего оттого, что свидетелем его промахов был Сеабра. Абилио никогда не любил Сеабру. Он познакомился с ним поздно, на шестом курсе лицея. Рассказывали, что Сеабре принадлежат крупные земельные участки в Баррозо, и действительно он сорил деньгами напропалую. Сеабра рассказывал и о своих романах с женщинами, и о политических взглядах шепотом, словно разглашал альковные тайны. Лицеисты перед ним благоговели. Поскольку Абилио пользовался репутацией умницы, Сеабра уделял ему особое внимание. Однажды он завел его в самый глухой уголок сада; с таинственным и серьезным видом, так осторожно, будто за каждым кустом сидел шпик, он засунул ему в папку свернутые в трубочку бумаги.
— Только не разворачивай здесь. Прочти дома.
Это были нелегальные газеты. На следующий день, когда насмерть перепуганный Абилио захотел вернуть их Сеабре, тот сурово его отчитал:
— Я ошибся в тебе. Я-то думал, что ты храбрый и сознательный.
И Сеабра поправил завязанный бантом красный галстук, будто выставлял его напоказ как доказательство своих левых убеждений и дерзко бросал вызов полицейским ищейкам. Лишь в тот миг Абилио соотнес красный бант с поведением Сеабры. И пришел к выводу, что его речи удивительно не соответствуют образу жизни. С тех пор Абилио пытался его избегать.
