— Ты ничего не видишь, — так же тихо промолвил он. — Ничего вы не видите… даже друг друга… А я вижу все… все… И твоего ребенка… Но я не смогу заступиться за него… Мессия все равно превратит его в волчонка…
— Ты ешь, ешь, — застыв от его слов, прошептала Морта.
От корчмы до развилки было версты две, не больше.
Морта шла не проселком — ни к чему мозолить людям глаза, — а огородами, потом подсохшим на весеннем солнце полем, и луговой простор, пробивавшаяся из-под земли зелень, маячившие в отдалении ожившие перелески, куда она порой вырывалась по грибы или по ягоды, только обостряли ее тревогу. В одну цепочку, в один тугой кожаный поводок вдруг выстроились недавнее заклятье Шмальцене и давние, но не забытые слова Семена.
Голова птицы и ноги зверя?
Волчонок?
Неужто она под сердцем носит волчонка? Господи, сохрани и помилуй!
Поводок страха натирал шею до крови, и не было от него никакого спасения.
Еще издали увидела Морта Семена. Он стоял на раздорожье, и какая-то птица — галка или грач — сидела у него на плече.
— Птаху не вспугни, — пробормотал Семен, когда Морта подошла поближе.
Но птица и не думала улетать. Ей, видно, было хорошо под правым ухом у Семена, она поворачивала свою любопытную голову, озиралась, высматривая бог весть что-то ли муху, то ли, как Семен, Мессию, то и дело долбя клювом рукав поношенного армяка или щеку, заросшую извивающимися, как черви, волосами.
— Отец пропал, — прошептала Морта.
— Тише, — попросил Семен. — Тише. Она видела его.
— Кого? — встрепенулась, как птица, Морта.
— Мессию, — ответил Семен. — Она только что прилетела оттуда… с земли обетованной… он уже идет, он уже в пути…
— Уехал за водкой и не вернулся, — безнадежно продолжала Морта, коря себя за то, что зря тащилась две версты. Господи, с кем я говорю, сетовала она, глядя на прирученную птаху, безмятежно сидевшую на плече у Семена. Что с ним говорить, что с деревьями или птицами — все одно.
Галка вдруг взмыла с плеча Семена в по-весеннему распахнутое небо, покружилась над развилкой и улетела за лес.
Семен вскинул голову, проследил за ее полетом, благословил взглядом и перевел его на отчаявшуюся Морту.
Та закрыла руками живот, как бы оберегая его от этого взгляда — долота, в котором уже не было и намека на благословение.
— Ты не плачь, — неожиданно сказал Семен.
— Я… я не плачу, — съежилась под его взглядом Морта, превращаясь в комочек меньше той, взмывшей в поднебесье, галки.
— Плачешь… Все слезы высыхают, кроме этих… потому и нельзя их скрыть…
