Он читал меня как открытую книгу и постоянно повторял, что очень важно соблюдать приличия, дескать, это ведь так важно для корейской культуры. У него и до меня были кореянки. Он знал наш менталитет и ценности, знал, что сказать и как сказать. В течение всего того жуткого периода я изо всех сил старалась скрыть истинное положение вещей, чтобы люди не знали о том, как мне плохо. Я могла целыми днями или даже неделями не вставать с постели, но, если у меня была запланирована встреча, например, со страховым агентом из Лондона, я должна была собрать все силы и волю в кулак и выйти за дверь во всеоружии и с непроницаемым выражением лица.
Но я ведь была не только кореянкой, но и англичанкой тоже, и то, что я так долго старалась «держать лицо», в итоге сказалось на мне. Это увеличило разрыв между моей жизнью в четырех стенах и моей жизнью за пределами квартиры. Больше всего я хотела вернуть себе душевное равновесие, но понятия не имела, как это сделать. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое и дали побыть наедине со своими мыслями.
Ноябрь, декабрь, январь — бесконечные месяцы пустоты. Чем я занималась? О чем думала? Кем была эта Мин, живущая в пустой оболочке тела? Это была не та, прежняя я, и не та, которая пишет сейчас эти строки, но все же кто-то во мне обитал. До него можно было дотронуться, к нему можно было обратиться и услышать его ответ, но очень трудно сказать, кем он сам себя считал.
Beare’s одолжили мне скрипку Бергонци. Я открыла футляр, мельком взглянула на нее и снова закрыла. Я не подходила к ней несколько недель, потому что не могла на нее смотреть. Просто не могла. Футляр лежал на стуле, точно маленький гробик, создавая полное ощущение, что у нас в доме умер ребенок, и я должна была сторожить тело. Я и в самом деле жила рядом с чем-то давно умершим.
Глядя на этот футляр, я все время думала о моей милой скрипке, пыталась представить, где она, что с ней происходит. Лежит ли она по-прежнему в своем футляре, и где в таком случае сам футляр? Мои сны плавно перетекали в долгие дневные размышления. Быть может, в те самые минуты, когда я думала о ней, она лежала где-то в холоде, в каком-нибудь сарае или гараже, задвинутая на какую-нибудь хлипкую дальнюю полку? Или, может, тряслась в каком-нибудь фургоне, по пути к очередному перекупщику краденного, ждущему в поле или на автостоянке. В любом случае она находилась там, где нет закона, вдали от привычного ей окружения. Она не знала, как там принято себя вести и по каким правилам играть.
