он и летал туда именно в связи с этим, по поручению департамента, — посмотреть, как англичане борются с новой напастью... Мог заразиться. А Пола... Во всяком случае, так можно объяснить и ее моложавость.
— О чем ты? Вот уж этого я не понимаю.
— Некоторые племена каннибалов, как это установлено этнографами, полагают, что людей следует есть для того, чтобы продлить жизнь. Надолго сохранить молодость. И, знаешь, некоторые неофициальные исследования, я вот сейчас это выяснил, кажется, подтверждают это. Природа явления пока остается загадочной, не хватает материалов для исследований, как ты понимаешь — не так уж много осталось на земле каннибалов... но почему-то систематическое питание некоторыми человеческими органами — мозгом, печенью — похоже, действительно приводит к омоложению, к затормаживанию процессов старения.
— Первый раз слышу.
Молдер пожал плечами.
— Всегда что-то слышишь впервые. Ты подумай, сколько мифов вокруг этого. Наверное, не зря. От приобщения к крови и плоти Христовой в обряде евхаристии до народной веры в бессмертие вампиров. Не может быть, чтобы все это выросло на пустом месте.
— Любой священник, услышав, что ты говоришь, проклял бы тебя.
— Я рад, что ты не священник. Нам следовало бы сейчас же наведаться в регистрационный архив суда города Дадли. Я сильно подозреваю, что далеко не одна только Пола Грэй должна была скрывать свой истинный возраст.
Но ни Молдер, ни Скалли не двинулись с места. Идея была слишком дикой, страшной, нелепой, чтобы вот так сразу поверить в нее и начать действовать в соответствии с нею. Потом глаза Скалли расширились.
— Молдер, помнишь... мистер Чейко говорил о пользе обществу, которую приносят куры. Ты тогда съязвил еще: людям, мол, затруднительно приносить пользу, давая съедать свою плоть и предоставляя кожу и волосы для поделок... только Гитлер попытался помочь им это делать, а людям не понравилось... Помнишь?
— Да.
— Помнишь, как улыбнулся мистер Чейко?
— Да, — сказал Молдер после едва уловимой паузы. — Помню.
Мистеру Чейко было неприятно. Он не испытывал душевной боли (он давно уже никогда и ни по какому поводу не испытывал душевной боли), ему не было одиноко (со времен войны и одиноких блужданий по джунглям Новой Гвинеи, когда он наелся одиночеством досыта, это чувство перестало посещать его), он даже не тревожился. О чем тревожиться, когда прожита такая жизнь? Но ни малейших посягательств на свою роль он не терпел, как и прежде. Гордость в нем была еще вполне жива.
