— Да, выросли люди. И старше стали не только годами, а так, всем своим укладом. Как республика наша, — заметил Журба.
— Но самое интересное, Николаша, это то, что большинство за парты село, едва только окончилась гражданская. Борода — во! А карандаш в руку, тетрадочки там разные, конспекты, записки... И умно. Скажу тебе, до каких пор ходить на поводу у буржуазных спецов? Раз партия сделала тебя директором или управляющим, то и понимать должен сам, как руководитель, как специалист. Хватит с нас шахтинского дела! Я тоже посидел за партой, учился в горном, на заводах поработал — на Украине и на Урале. Раз партия начала большое строительство, его не выполнишь руками буржуазных спецов да разных иностранных консультантов.
— Это верно.
— Наши вот налицо, — продолжал Гребенников, — а отщепенцы да сверхумники подались кто куда. Играют в «большую политику»!
Гребенникова передернуло.
— Прибыли. Заходи, Петр, — сказал Журба, останавливаясь перед деревянными старыми воротами.
— Женат?
— Бобыль.
— Ну и чудак! Самый настоящий чудак. Двадцать восемь лет. Эх, ты... Давно пора детей качать в зыбке. Коммунисты должны иметь большую семью. Таково мое мнение. Большую, ладную семью. На меня не смотри: помяла жизнь бока, крепенько помяла, и семьей не довелось обзавестись.
2
Дома Николай поджарил горку тонко наструганной картошки, выпили чаю, и Гребенников лег на жесткую постель, испытывая ту особую душевную взволнованность, которая все чаще посещала его. Николай, не переставая, курил трубочку, посасывая ее так, будто за щекой держал леденец.
Сколько воспоминаний и ему принесла встреча... Что восемь или десять лет? После такой войны, как гражданская, после испытания пулями, смертью нескоро человек может забыть минувшее.
Солнце уже бесцеремонно хозяйничало в холостяцкой квартире, по это мало смущало обоих: занятые собою и друг другом, они находились во власти прошлого, в котором тесно связала их судьба.
А знаешь, мне частенько мерещится та проклятая ночь в Одессе... — сказал Гребенников, сняв очки и устремив задумчивый взор на Журбу.
Николай повел синими глазами и сел на краю постели.
— Мерещится и мне... Кто же нас вызволил из беды? Неужто ничего не узнали?
Гребенников пожал плечами.
— Темная ночь. Столько лет прошло — и хоть бы что: будто под лед.
Стало тихо, так тихо, что они услышали и тиканье часов, и шорох между бревен избы: зашевелился жучок.
...Это случилось в последние дни белогвардейской Одессы.
