Абаканов смутился.
Подошла Женя.
— Не помешаю беседе начальников?
— Садитесь, девушка.
— У меня есть имя...
— А Грибов? Что он?
— Грибов? Женя, не слушайте. Грибов тяжелый, самомнящий человек, хотя и кажется приветливым. С ним работать трудно.
— Знающий?
— Вообще, да.
— Обед готов! — объявил Яша Яковкин.
Поднялись.
Обедали, лежа на земле вокруг котла. Женя, утолив первый голод, приподнялась на колени, посмотрела и вдруг воскликнула:
— Как цифры на циферблате! Стойте, я сейчас! — и схватила аппарат.
— Какие цифры? — спросил Абаканов.
— Лежите вокруг котла, как цифры на циферблате часов. Какой непонятливый!
После обеда отдыхали, подложив под головы седла.
— Я читала, что киевский князь Святослав любил спать на земле, подложив под голову седло, ел сырое мясо...
— Спите, Женя, и не мешайте другим! — сурово сказал Журба, а про себя подумал, что без этой девушки в группе было бы серо и буднично.
В шесть объявили подъем, Женя бросилась искать свою лошадь, но все лошади показались ей одинаковыми, совпадали даже отдельные приметы.
— Где моя лошадь? У нее мозоль на левой ноге. И рубец на крупе. И еще что-то, не как у людей!
Выручил ее старик-алтаец. Как он запомнил, кто на какой лошади ехал, Женя понять не могла.
Дорога, сжимаемая скалами, становилась у́же и у́же. Лошади, как уверял Абаканов, шли с осторожностью; на крутой тропе они пробовали прочность камней: поставят ногу, пощупают, не сползает ли камень, и только тогда налегают всей тяжестью.
Часов в семь вечера группа повстречала на тропе алтайских женщин. Одеты они были в пестрые кофты и юбки, из-под которых выглядывали мужские грубые штаны и сапоги. Все курили трубки. Бармакчи о чем-то спросил женщин, они ответили. Желтые морщинистые лица их оставались суровыми.
В девятом часу прошли мимо отвесных скал ярко-лилового цвета, потянуло сырым ветром, небо внезапно почернело.
— Грозу ждать надо, — сказал Василий Федорович.
— Мал-мал плёхо... — подтвердил старик.
Прошли еще с полкилометра, речонка осталась в стороне, потом резко свернули в чащу леса, пересекли вброд ручеек и остановились на опушке.
Пока разбивали палатки, Сановай развел костер. В этом деле мальчик был незаменим: у него всегда оказывались под рукой и сухие ветки сосны, и березовая кора; огонь рождался из его рук, как из рук чародея. В одну минуту буйное пламя резко взмыло вверх, разбросав мельчайшие искорки.
— «Цыганы шумною толпою...» — начал было Абаканов, но над головой вспыхнула ослепительная молния, раздался страшный удар. Из черноты рельефно, как на фотопластинке, проявились синие деревья, лошади, лица проводников. По ветвям зашлепала дробь дождя, неся с собой холод. Журба побежал к палатке. Там, стоя на коленях, Женя со свечой в руке что-то искала в рюкзаке. С крыльев палатки уже лилась вода, но внутри было сухо.
