Грибов выступал против Тубека, это было ясно, хотя своего мнения никому не навязывал; его ссылки на геологические данные были достаточно вески. Но кто такой Грибов? Приятных манер и обаятельной внешности явно недостаточно, чтобы судить о человеке.
Он знал коротенькую жизнь Жени Столяровой, верил ее комсомольской душе, как верил и черноусому Яше Яковкину, который начал свою жизнь с кочевки по Дальнему Востоку, Средней Азии и Уралу, чего-то ища и пытаясь самоопределиться. Десятника Сухих, произведенного по необходимости в техники, вероятнее всего манила перспектива походить в начальстве. Это чувствовалось, хотя Сухих держался в сторонке и до поры до времени избегал проявлять свой характер. Его знания, опыт? Посмотрим. Коровкин-отец, видно, помнил обиды... Бородатый, кряжистый мужик, с ним, конечно, придется нелегко. Пашка? Пашка, кажется, хорош. С каждым разом Журба открывал в улыбке, в отдельных репликах, в повадке парня хорошие черты; радовало, что паренька не задела отцовская короста, не избаловала отцовская любовь. Абаканов? Пожалуй, надежда была единственно на Абаканова. Знает дело. С ним можно и посоветоваться, и поговорить. Коммунист, прошел военную службу — это уже рекомендация. Но, странно, что-то лежало между ними, мешало сблизиться.
«Неужели сцепленные пальцы? — подумал Журба. — Мало ли что! Ну, шел с чужой женой, держал ее за руку. Ну, смотрела на него. Отталкивает обман? А был ли обман? Наконец, какое ему, Журбе, дело?»
Одна мысль сменяла другую, одно настроение вытесняло другое, а тревога оставалась, и с ней он приближался к Тубеку.
Побродив по тайге, Журба решил вернуться к биваку. Вероятно, геологи-гости уже ушли. Незаметно для себя он сошел о тропы, потому что высокая трава опутала ему ноги. Он пошел в сторону, но трава стала еще гуще. Вернулся назад — та же картина. И потом, куда ни шел, всюду встречала его мокрая трава, высокая, по грудь. Проблуждав с полчаса, увидел огонек. Пошел на свет. Из тьмы выросло какое-то строение, с диким лаем сорвалась собака. От проклятого волкодава он с трудом отбился подобранным суком. Кто-то из темноты прокричал ему по-алтайски: видимо, указывал путь или, может быть, звал в дом, — Журба не понял.
Он выбрался, наконец, на пригорок и, отдышавшись, взглянул на часы: фосфористые стрелки показывали половину первого. Побродив еще немного по тайге и не найдя бивака, решил заночевать: сел под деревом на мягкий, как подушка, мох и с досадой смотрел в черное небо, отчетливо выступавшее среди светлых верхушек деревьев.
