Кабан удивился еще раз порядкам и снова засунул руки в карманы спортивок.
— Зема, — позвал он погранца, — а как мне на ту сторону перебраться? Очень надо, а машина переехать не может.
— Позвони своим, скажи, пусть они пройдут украинских пограничников и выедут на «ноль», нейтральную полосу. Там встретитесь, ты из машины в машину пересядешь — и все дела.
«Шестерка» Тимофеевича и джип отца Кабана встретились ровно посредине «нуля», за ними в нескольких сотнях метров развевались на пунктах пропуска на прохладном ветру флаги Украины и России.
Жена Кабана не узнала, так он похудел и изменился. Скользнула ищущим взглядом по фигуре, как по чужому, и снова стала заглядывать сквозь стекло в «шестерку» в поисках своего мужа.
— Света, — сказал он, — это же я, Серый.
Она упала к нему в руки и расплакалась. «Теперь точно не убьет, — с улыбкой подумал Кабан. — По крайней мере, не сегодня!»
Отец еще долго обо всем говорил с Тимофеевичем, обсуждали политику и рыбалку, они давно не виделись, но Света, придя в себя, расплакалась еще раз, и они наконец разъехались.
Удобно устроившись на заднем сиденье, Кабан держался за бок и смотрел в окно. Возможно, впервые в жизни он так остро ощущал, что вернулся на Родину. Не выдержав напора вопросов отца и жены, через полчаса он уронил голову на грудь и крепко заснул. Он еще не знал, что его приключения не закончены и через несколько недель судьба подарит ему возможность ответить добром на добро и ему выпадет позаботиться о Нюсе, которую затравят как «бандеровку и фашистку» медсестры и врачи. Нюся с дочкой будет жить у Кабана дома до тех пор, пока не найдет с помощью военного врача, который с тяжелым ранением в июне попал в Амвросиевскую больницу и за которым она ухаживала, работу в госпитале и не снимет квартиру в Харькове. Через пару недель к ней переедет интерн Женя, Степанов сын.
Но все это произойдет позже.
А сейчас Кабан, завалившись на заднем сиденье, спал в машине, которую вел его отец, на переднем сиденье красила губы и приводила себя в порядок его, Кабана, любимая жена. Он видел во сне, как дома перед большим зеркалом, в котором отражаются старые настенные часы с оленями, расчесывает длинные красивые волосы их дочь — не существовало в мире в этот момент счастливее человека, чем Кабан, такая вокруг стояла тишина. И только часы в унисон со встречными машинами, иногда забывавшими выключить дальний свет, который метался по салону, регулярно отбивали полночь и тревожили его сон: «Мы знаем, где ты спрятал свой пулемет, Кабан!» — и Кабан нервно вздрагивал, прикрывал рукою глаза и хотя бы на эти мгновения переставал громко храпеть.
