Заметив меня, Юлий Михайлович отчего-то смутился, попытался спрятать какой-то лист. Но сделал это неуклюже, и лист упал на пол.
Юлий Михайлович забормотал:
- Я делал наброски сиденья перед тем, как идти к вам. Наши мысли совпали.
Но я не зря считался когда-то лучшим конструктором КБ и, естественно, с первого взгляда сумел отличить на-бросок от законченного чертежа.
- Пойдемте, нам надо поговорить,- сказал я, и он послушно пошел за мной.
Я пропустил его вперед и плотно закрыл за собой дверь кабинета. Посмотрел на его большие руки, беспомощно опустившиеся на спинку кресла.
- Вы совершили ошибку.
- Да, да, вы мне уже объяснили ее,- согласился он.
- Нет, не в чертежах. Вы недооценили людей. Он хотел возразить, но я опередил его:
- Мы бы все равно раньше или позже догадались, что ваша ошибка в чертежах - игра.
В его глазах появилась такая тоска, что я невольно произнес:
- Понимаю, вам одиноко среди нас, и не вы виноваты в своем одиночестве.."
Я спохватился: ведь как-никак каждый руководитель должен не просто сочувствовать, а советовать, подсказывать, направлять.
И я сказал:
- Ложь - не выход. И вы забыли о дисциплине, о дисциплине настоящей, внутренней...
Я знал, что говорю не то, но нужных слов не было, а молчания я боялся. Потому что тогда пришлось бы поду-мать обо всем, чего я не мог ему высказать; о причинах неприязни, о своих товарищах и о себе, о незаслуженных премиях и так называемом "авторитете руководителя", о том, что я увидел тогда возле школы.
- Вы правы,- сказал он.- В главном вы правы. Это оскорбительно. Но скажите, где искать выход? Что мне надо сделать для того, чтобы стать таким, как другие? Чтобы преодолеть неприязнь?
Мы подумали об одном и том же, и он еще ниже опу-стил голову:
- Я не могу стать гомо сапиенсом, хотя в основном я - человек. Во мне все человеческое. Моя память - книги, архивы, память людей; мой опыт опыт людей; поэтому и новые мои мысли - мысли человека. Все человеческое, кроме организма. Но почти таким же организмом, как у вас, обладают обезьяны, собаки... А вы ведь не признаете их равными себе...
Он вздохнул, отрицательно покачал головой, отвечая, своим мыслям, и продолжал:
- А если бы я и смог стать гомо сапиенсом, то нам пришлось бы снова создавать сигома. Все заново: и непри-язнь, и проблему взаимоотношений. И вы опять не хотели бы иметь такого подчиненного. А если бы он исчез, искали его, потому что люди должны двигаться к своей цели, даже если для этого им приходится изменяться. Собственно говоря, люди уже давно начали переделывать себя, и современный человек отличается от питекантропа больше, чем от сигома. В этом вечном изменении по восходящей - величие человека! Если бы вы могли признать во мне равно-го себе, своего товарища...- Юлий Михайлович невесело улыбнулся: - Кстати, если сократить название гомо сапиенс, то получится "сагом". Почти сигом. Разница в одну букву...
