— У нас в Москве о хлебозаготовках рассуждают да покрикивают, а у вас хлебушко подвозят! — начал он издалека. — Откуда такие кулищи достали, никак в толк не возьму. Будь это в Малороссии, там, известно, хлеба по горло. И так сказать: хлеб за брюхом не ходит!
— Мы сегодня первый красный обоз привезли. Из еврейских колоний! — сказал Трушин, разглядывая Мирона Мироновича, мандат которого ему показался подозрительным. — В этом году у них хороший урожай!
— Удивительное дело! — воскликнул Мирон Миронович, ковыряя пальцем промокательную бумагу. — Всю жизнь торговали, а теперь крестьянами заделались!
— Простите, вы рассуждаете, как обыватель! — сказал Трушин. — Вы слыхали, что такое процентная норма?
— Слыхать — слыхал!
— Представьте себе: для вас закрыта дорога на государственную службу, производство и в сельское хозяйство. Плюс к этому вы не можете жить, где вам это удобно и выгодно! Вам остается торговля и ремесло!
— Так-то оно так! — поспешно согласился Мирон Миронович. — Только были у меня хорошие знакомые из евреев, и, доложу я тебе, какие фабрики имели в столице! Одного знал: у него имение в тысячу десятин было. Куда нам, дуракам, чай пить!
— Это вы говорите об евреях-богачах. Им хорошо жилось. Им все разрешалось. Царь даже от погрома оберегал! Вам, как кооперативному работнику, следовало бы знать эти простые истины!
— Само собой! — выпалил Мирон Миронович, растерявшись от такого замечания. — Только это я про Фому, а ты про Ерему! Я к тому, что, дескать, евреи мало способны к земельному делу, а у них — откуда что берется!
— Тут две причины. Во-первых, когда евреев притесняли, у них развился максимум выносливости и энергии. Во-вторых, они не привыкли к сохе и лошади, а, наоборот, предпочитают трактор и культурное хозяйство!
— Я и говорю! Башковатый народ!
— Конечно, и психология имеет большое значение! В местечке еврей разорялся, голодал. Вдобавок, мелкий торговец был лишенцем. А в колонии он — член коллектива, имеет землю, жилище и инвентарь! — продолжал Трушин, беря красный карандаш. — Я раз десять был в еврейских колониях. Насмотрелся! По чести скажу: будут евреи кормить белым хлебом республику!
— Слов нет! Работяги! — поддакнул Мирон Миронович, желая и боясь продолжать опасный разговор. — Брехали мне, будто Америка дает евреям деньги, и к тому немалые!
Трушин отодвинулся от стола, провел рукой по русым волосам (волосы были зачесаны от лба к затылку), и над его переносицей наморщился треугольный бугорок. Голубые глаза Трушина смотрели поверх головы Мирона Мироновича, от этого они стали больше и глубже. Все худощавое лицо Трушина, подчеркнутое синими жилками на скулах, застыло в сосредоточенности. Он сомкнул губы, подался вперед, чуть-чуть наклонив голову, и, казалось, что он прислушивается к цветению своей мысли.
