Записав адрес портного, Канфель хотел уйти, но граф, прикрывая правой рукой рот, словно собираясь зевнуть, внезапно оказал:
— Ваша дама на прошлой неделе ночевала в сорок восьмом номере! — и он подробно изложил все события в «Пале-Рояле» в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля.
— Эта дама меня интересует, как соска! — холодно ответил Канфель. — Я прошелся с ней один раз, и с меня хватит!
— Прошу прощения! — остановил его граф. — Я защищаю мужскую честь! — и он быстро выложил на стол коробочки и конвертики. — Между прочим, не требуются ли вам предметы мужской гигиены?
Канфель пожал плечами, вышел из конторы, подумав, что обращение с ним Сидякина, вероятно, вызвано графским оговором. Для Канфеля остались неясными взаимоотношения Сидякина и Ирмы, но он считал, что ему важней расположение уполномоченного, чем Ирмы. Он разочаровался в ней с того момента, когда исчезла романтическая загадочность, которой окружала себя эта женщина, ищущая полноправного мужа. Он продолжал с ней встречаться, с них начинали курортные сплетницы ежедневные злословия, но мысль о другой женщине часто волновала Канфеля, потому что Ирма всерьез принимала его ухаживанья. Канфель об’яснил ей, что он заядлый холостяк, женитьба для него равносильна сонной болезни, и, смеясь, Ирма уверяла, что она плохого мнения об его семейных способностях… Канфель шел по улицам, где на стройках пели пилы, тараторили молотки, к стройкам тянулись телеги с камнем, бревном и штангой. Мимо Канфеля проходили мужчины, женщины, дети, они не были похожи на курортников с набережной, и витрины, выложенные тканями, безделушками, кондитерскими товарами, существовали не для них. На Базарной улице дома уходили по пояс в землю, вершины акаций торчали, как общипанные петушиные хвосты, и пахло старым городом. Дом номер одиннадцать в Ровном переулке имел один этаж и подвал, над подвалом висела вывеска, с вывески смотрел краснощекий офицер в шинели. На правой поле шинели была наклеена записка:
ШИВКА, ЧИНКА, ГЛАЖКА
МЕИР ПРУТ
Колокольчик, прикрепленный к косяку, тлинкнул, и Канфель вошел в переднюю, где на вешалке висел черный бархатный картуз и дождевой зонт, Из передней шла вторая дверь, на ней болтался одетый в сюртук картонный человечек и, приподымая загнувшийся цилиндр, убеждал:
КУРИТЕ КРЫМСКУЮ ЖЕМЧУЖИНУ!
Открыв дверь, Канфель, ступил в низкую комнатку и увидел перед собой в полкомнаты каток, а на катке старика-портного. Портной сидел, поджав под себя ноги, на коленях его лежал рукав, он мерил его ленточным сантиметром и записывал мерку огрызком карандаша на красной бумаге. Портной поднял голову, покрытую черной шелковой ермолкой (такая голова, наверно, была у библейских пророков), сдвинул на лоб в металлической оправе очки, теплые глаза остановились на Канфеле, и улыбка растаяла в его бороде, как снег.
