«Потому и выжил, что мог себя заставить, — тут же вновь зазвучал первый голос. — И сделал немало. И дожил дай бог… Семьдесят пять, а сам себя кормишь и обслуживаешь… Ну, вставай. Понежился, дал слабинку, и хватит. Поужинай. Занеси наблюдения в журнал. И к дневнику. Сколько еще писать, а ты… Вставай!..»
«Кому нужна моя писанина?.. Самообман. Чем бы дитя ни тешилось. Сын и похоронить не прилетит. А надо бы повидаться… Зачем? Еще раз напомнить о том, о чем ему хочется забыть? Съездить бы в Лобытан. Найти свой барак. Говорят, они стоят. И проволока цела… К чему? Выжать слезу? Все сполна оплакано. На сотне сит пересеяно. Взвешено и обмерено. Не мне приговор выносить. И не нам. Только потомки смогут отсеять зерно от плевел… А было ли зерно? Было! Несомненно было. Все действительное — разумно. Это истина! Надо только измерять это действительное не однодневной меркой и не одной судьбой… Мне-то и таким, как я, разве легче от этого, какой меркой и как измерить те семнадцать лет?.. Легче…»
Протяжно вздохнул, потер грудь над занывшим вдруг сердцем. «Вот тут мои дневники могут пригодиться. Надо, пока жив, отослать сыну. Через полгода станет дипломированным историком. Будут друзья. Не сам, так они, дети их, но все равно вернутся к тому прошлому, тогда им пригодятся мои мысли. Не факты. Их они начерпают из архивов, а мысли. Я выстрадал право на оригинальность, на собственное мнение…»
Снова гулко и протяжно бумкнули часы. Один раз. «Половина пятого. А ночь на пороге…»
— По-одъе-ем! — громко скомандовал Верейский.
Сперва от спинки кресла он оторвал голову. Вдохнул глубоко и со стоном выдохнул. Потом пошевелил плетьми висевшими руками, приподнял их и с тем же негромким коротким пристаныванием опустил на подлокотники.
Одеревеневшие от долгой неподвижности ноги не подчинялись, и, чтобы стронуть их с места, пришлось брать руками под колено и отрывать от пола сперва правую, потом левую. «Это что за фокусы? — мысленно пожурил старик непокорные ноги. — Только этого не хватало… Нет уж, голубчики. Тяните. На своих двоих до черты. Без сиделок. Без подпорок. Чтоб пасть на ходу — и точка. Но на ходу. Слышите?..»
Резко взмахнув руками, он разом поднялся. Дважды с силой так раскинул руки в стороны, что хрустнуло в груди. Сцепив зубы, не выпуская на волю «ох!», еще раз кинул руки в стороны, сильней и резче прежнего. И вот уже еле приметный живой румянец показался на продолговатых запавших щеках. Достав из кармашка хлопчатобумажной куртки длиннозубую расческу, Верейский долго и тщательно расчесывал длинные белые волосы, подправлял и охорашивал пышные усы. Шагая на кухню, он подобрался, напружинился, следил, чтобы не шаркать ногами, и, как это было ни трудно, он все-таки шел ровно и твердо, будто направлялся на парад, на смотрины, на званый обед, где надо было держать и марку, и форму…
