Только вчера вечером воротился Бурлак из областного центра. Сразу созвал своих заместителей, почти до полуночи просидел с ними, обговаривал самые неотложные дела, а раным-рано уже появился в автохозяйстве, обошел строящиеся ремонтные мастерские, накоротке обсудил со строителями, как завершить стройку до холодов, и укатил на Черный мыс, даже не зайдя в контору треста.
С того мгновенья, как был подписан приказ о возвращении из отпуска Ольги Павловны Кербс, в душе Бурлака стали скапливаться взрывные силы, ищущие себе выхода. Он тайно любил эту женщину много лет. Обманывал себя и ее, прятал желанное, прекрасное чувство, душил его грубо и беспощадно. Но вот в глухом будапештском переулке возник на его пути полуфантастический бронзовый дог, притянул за собой старика венгра с трубкой в зубах и смуглоликую мадьярку Олгу, и те неприметно, безболезненно и мгновенно развязали так туго стянутый узел, а Бурлак, не раздумывая, не колеблясь, размашисто и лихо поднес горящую спичку к бочонку с порохом, и вот остался миг, всего лишь миг до желанного и страшного взрыва…
«Еще не поздно, — говорил рассудок, — можно остановить, предотвратить, погасить…» — «Тогда все, — холодело сердце, — навсегда». Да, все. И ничего яркого, подлинного не будет, а минутные утехи были ему противны, и одна только мысль о них вызывала смешанное чувство стыда и брезгливости. Иногда он и сам себе дивился и никак не мог уразуметь, что за сила удерживала его от грехопадения. «Да и какой тут грех? — убеждал он себя. — Просто жизнь. Сейчас случайные и не случайные любовные связи почитают за грех разве только фанатики старообрядцы. С незапамятных времен грешили все, начиная с Адама и Евы. Кому нужно мое монашеское воздержание? Сам себя обкрадываю…» Но стоило ему оказаться наедине с женщиной, как тут же срабатывали неведомые тормоза. И в питии Бурлак никогда не перешагивал незримую, бог весть кем проведенную черту, никогда «не перебирал», пил не ради опьянения, а ради веселья, дружеской беседы и песни.
Прежде, пока в сердце не было Ольги, в критические минуты, когда он оказывался на грани и оставалось сделать последний шаг, обязательно врывалась мысль о преданной и верной Марфе — сильной, красивой, целомудренной однолюбки. И сразу гасло желание. Только по любви мог бы он позволить и простить себе подобный шаг. Но вот любовь пришла. А он снова колеблется, мучается, мечется… «Ну не идиот ли? Прав Феликс. Я — обычный робот, по прозванью человек…»
