На этом вопросе он спотыкался всякий раз, едва начав думать о том потайном, заветном, что не только беспокоило и тревожило, но и двигало.
— Что же все-таки изобразить? — негромко и раздумчиво выговорил Феликс Макарович, возвращаясь к своему столу.
Тут дверь бесшумно приоткрылась, бочком протиснулся довольно высокий, упитанный, розовощекий мужчина. Был он круглолиц, благообразен и степенен. Густые, светлые, почти белые вьющиеся волосы. Светлые брови вразлет. И пышные, висячие, казацкие усищи, из-под которых сияла яркая, заразительная белозубая улыбка.
Протиснувшись в кабинет, мужчина с подчеркнутой неторопливостью прошагал к столу. Картинно широко размахнувшись, подал руку Феликсу Макаровичу.
Тот с приметным небрежением коснулся пухлой мясистой ладони вошедшего и тут же отдернул руку.
— Садись, Сушков.
— Сперва угостите сигаретой. Вы — единственный в Гудыме, у кого всегда есть «Золотое руно».
Небрежным кивком Феликс Макарович указал на пачку сигарет. Довольно сощурясь, Сушков выудил сигарету. Поколебавшись чуток, вытащил еще одну и сунул в нагрудный карман своего грубошерстного, серого, сильно поношенного пиджака.
От сморщенного воротничка светло-серой «водолазки» до нечищеных грубых ботинок — все на нем было добротное, пожалуй, даже модное, но изрядно подержанное, помятое и подзапущенное. Сушков либо бравировал своей неряшливостью, либо настолько к ней привык, что и не замечал вовсе. Усевшись на стул, он закинул ногу на ногу, и Феликс Макарович увидел наполовину стертый каблук, треснутую подошву, кое-где вылезшие из шва кончики дратвы, и обтоптанную, будто бахромой обшитую, штанину в грязных пятнах изрядной давности, и широкую щель в ширинке подле полуоторвавшейся пуговицы.
— Какой-то ты двухцветный, Сушков, — Феликс Макарович брезгливо шмыгнул, словно принюхиваясь. — С лица аристократ и мыслитель. А внешность… Прямо скажем… никак не соответствует высокому званию литератора.
— По одежке только встречают, Феликс Макарович.
— От скромности ты не помрешь, Сушков.
— Скромность — порочный пережиток прошлого.
Говорил он громко, то и дело прихохатывая. Закуривая, долго шаркал спичкой по коробку, обронил табачные крошки на ковер. Но где-то в глубине его влажно светящихся черных глаз затаилась настороженность, почти тревога, которую он и силился прикрыть развязностью.
— Рукопись принес? — спросил Феликс Макарович тоном человека, уверенного в положительном ответе.
— В принципе она готова. Кое-что почистить. Навести марафет. Вещь-то объемная. Хочется, чтобы и заказчик был доволен, и…
