и в весеннее равноденствие.
– Она знает что-нибудь о…?
– О Герцоге? Почти ничего. Не думаю, что удастся объяснить. Родителей не выбирают, для этого у нас есть друзья.
Тщетно пыталась я разглядеть сожаление или хотя бы тень грусти в глазах моего собеседника. В Анбе вдруг мелькнула диковинная для его лет мудрость и зрелый покой, что ли.
– Сколько вам, медар Анбе?
– Двадцать два, маленькая меда.
– А вам не кажется?…
– Мне кажется, и еще как, что, если не поторопимся, не поспеем в аэнао к началу. Д’арси?[26]
– Д’арси, Анбе. Спасибо вам.
– Фарми калас’аэль о калас’кими[27], меда Ирма.
Мы поспели в аэнао как раз вовремя и снова встречали рассвет. Пошли вторые сутки без сна, но я не желала забываться, а хотела бодрствовать как можно дольше, пока не стану валиться с ног. Есть граница усталости, на которой иногда случаются невообразимые кульбиты сознания. Главное – не шагнуть за эту границу слишком далеко, там начинаются земли Тикка. Вновь слушала музыку и деррийскую речь, пытаясь запомнить слова молитвы, которая и была ею, и не была.
Утро выдалось сумрачным и слезливым, и Рид смотрел на нас затуманенно, словно грустя. После того, как мы допели Рассветную Песню, ко мне подошла Райва.
– Я буду расписывать сегодня стену в мастерской. Приходите туда после завтрака. Придете?
Мне показалось, что я слушаю щебет птицы у себя на плече. Смысл слов бежал меня.
– Мастерская? Но я не умею рисовать…
– Это вам так кажется. Вы приходите.
– Хорошо, приду.
У оплывающего горячим воском дня без начала и конца вдруг появился стержень – у меня теперь тоже есть дела. Определенность эта меня несказанно обрадовала. Я намеревалась, как только все допьют чай, увязаться за Райвой, но та улизнула из гостиной задолго до окончания трапезы. Однако Сугэн, без труда прочитав мои нехитрые мысли, предложил проводить меня до мастерской.
– Это совсем в другом крыле замка, вы заблудитесь. А Райва строго-настрого велела мне довести вас в целости и сохранности. – Он улыбнулся, и я в который уже раз невольно засмотрелась, как неверный свет его улыбки озаряет изнутри это изрисованное шрамами и оспой, но такое мирное лицо, эти морщины, как изгоняет сумрачные тени из старых непроницаемых глаз.
– Благодарю вас, медар Сугэн. – Надо обязательно улучить момент и поговорить с ним, мелькнуло у меня в голове, может, пустит дальше серого зеркала очей. Невнятным эхом услышался мне шепот брата Алфина: мол, дурно совать нос в чужие дела, грешно не умерять любопытства, – и тут же стих. А Сугэн меж тем не отпускал моего взгляда, и я слушала его шершавый, плотный голос: «Витражи всегда печалятся в дождь… зима стелет нам всем постель, но мы не станем спать… только не ходите босая, меда, простуда – худшая неволя…» Я молча кивала или даже поддакивала, но слова текли отдельно от его взгляда. Тонкая серебристая пелена нетяжкой грусти незримо ткалась в воздухе между нашими лицами.
