смысл. Будто все живое нетерпеливо ждало моего пробуждения и теперь взахлеб говорило со мной.
Отец выдрал меня нещадно. Собственноручно. Я равнодушно стерпел наказание, не противясь, не извиняясь, не моля о пощаде. С того дня я обрек себя на одиночество в семье, на бесконечные насмешки. Мать пыталась вступаться за меня, но отец вскоре прилюдно запретил ей меня опекать. «Это семейное позорище может быть хоть как-то смыто, когда мозгляк сам загонит и убьет что-то приличное!» Вердикт отца был окончателен и не подлежал обжалованию.
В своей отлученности я нашел совершенное прибежище.
Оставался один в лесу, сколько мне заблагорассудится. Пусть и единственный сын, я утратил всякую ценность в глазах семьи. Опозорил отца в глазах соседей. Не бил дичь. И не был главным наследником. Никого не заботило отныне, что со мной и где я. И я не тосковал. Ну, быть может, лишь самую малость.
– Сколько же лет вам было тогда? – спросила я.
– Двенадцать, меда Ирма.
– Рид Милосердный, совсем ребенок!
– Да-да, почти как вам сей миг, – улыбнулся Анбе.
– А что же было дальше? – Я пропустила мимо ушей этот двусмысленный комплимент.
– Я стал уезжать все дальше от родового гнезда. Сама жизнь неудержимо тянула меня в бесцельные странствия по округе. И вот однажды, почти заблудившись, я наткнулся на крошечную сторожку вдалеке от всех хоженых охотничьих троп.
Коновязь была новенькой, и сам домик выглядел так, будто незримые для меня лесничие не оставляли его надолго. Дверь стояла незапертой. Я вошел и огляделся. Вполне обычный охотничий домик с ожидаемо незатейливой утварью. И лишь обилие темно-синего в обстановке, весенние сумерки под этой крышей, заворожили меня совершенно, прямо с порога.
Вдруг с потолочных балок донеслись тихая возня и чириканье: небольшая лазорево-голубая птица скакала по темному мореному дереву. Птица нимало не испугалась меня, не удивилась моему появлению.
Весь раскрывшись ей навстречу, я силился постичь, что она здесь делает и как у нее вообще обстоят дела. Птица была счастлива и довольна жизнью. Очень скоро спустилась ко мне, и мы с удовольствием уставились друг на друга. Я поискал в карманах, чем бы ее угостить, наскреб горсть семян и хлебных крошек и протянул ей подношение. И вот она уже устроилась у меня на запястье и даже позволила себя погладить. Неудивительно: с тех пор как я остался один на один с великой Жизнью, ко мне на плечи спускались самые разные крылатые, иногда – и без моей просьбы. Но
