Если присмотреться, и Сезариу Верде, и они были поправочными коэффициентами для моего видения мира. Я считаю, что это подходящая фраза, точный смысл которой мне, разумеется, неизвестен; ею инженеры обозначают тот подход к математике, благодаря которому ее можно приблизить к жизни. Если эта фраза подходит, то именно это и было. Если нет, пусть ее воспринимают как то, чем она могла бы быть, и пусть стремление займет место неудавшейся метафоры.
Впрочем, размышляя с ясностью, на которую я способен, о том, чем казалась моя жизнь, я вижу ее как нечто расцвеченное — как обертку от шоколадки или как сигарный бант — как крошки, сметенные со скатерти, которую нужно снять, легкой щеткой служанки, что подслушивает на верхнем этаже, в совок, вместе с корками реальности как таковой. Она отличается от вещей, которые ждет такая же судьба, одной привилегией, которая тоже окажется в совке. И над подметанием продолжается разговор богов, безразличный к этим бытовым мелочам.
Да, если бы я был богат, укрыт, вычищен, декоративен, я бы не стал даже этим кратким эпизодом красивой бумаги среди крошек; я бы остался в тарелке судьбы — «нет, спасибо» — и вернулся бы в сервант, чтобы там состариться. Так, отвергнутый после того, как у меня выели костный мозг практичности, я отправляюсь, как прах, что остался от тела Христа, в мусорное ведро и даже не представляю, что произойдет потом и среди каких звезд; но что-то потом произойдет.
131.
Поскольку мне нечего делать и не о чем думать, я изложу на этом листе описание моего идеала –
Заметка
Чувствительность Малларме в рамках стиля Виейры; мечтать, как Верлен в теле Горация; быть Гомером под лунным светом.
Чувствовать все всеми способами; уметь думать эмоциями и чувствовать мыслью; желать многого только воображением; страдать с кокетством; видеть ясно, чтобы писать точно; познавать себя посредством притворства и тактики, натурализовать свое отличие при помощи всех документов; в общем, использовать изнутри все ощущения, снимая с них кожуру вплоть до Бога; но снова заворачивать и класть на витрину, как тот продавец с баночками новой марки гуталина, которого я вижу отсюда.
Все эти идеалы, возможные и невозможные, теперь заканчиваются. Реальность передо мной — это даже не продавец, это его рука (его я не вижу), нелепое щупальце души со своей семьей и судьбой, которое изворачивается, как паук без паутины, и вытягивается, раскладывая товар там, на витрине напротив.
