107.
Я — из тех душ, которых женщины на словах любят, но никогда не распознают, когда встречают; из тех, которые они, даже если бы распознали, все равно бы не распознали. Я страдаю от хрупкости моих чувств с презрительным вниманием. У меня есть все качества, которыми восхищаются в поэтах-романтиках, даже отсутствие этих качеств, благодаря которому действительно становятся поэтами-романтиками. В различных романах я нахожу описание (частичное) меня как героя различных интриг; но суть моей жизни, как и моей души, в том, чтобы никогда не быть героем.
У меня нет представления о себе самом, даже такого, которое заключается в отсутствии идеи о себе самом. Я кочую в попытках осознать себя. В первую стражу стада моего сокровенного богатства разбежались.
Единственная трагедия в том, что мы не можем представить себя трагическими фигурами. Я всегда отчетливо видел свое сосуществование с миром. Я никогда отчетливо не ощущал свою неспособность сосуществовать с ним; поэтому нормальным человеком я никогда не был.
Действовать значит отдыхать.
Все проблемы неразрешимы. Суть наличия проблемы в том, что у нее нет решения. Поиски факта означают, что факта нет. Думать значит не знать, что существуешь.
Иногда я часами предаюсь напрасным размышлениям на Террейру-ду-Пасу[15], на берегу реки. Мое нетерпение постоянно хочет вырвать меня из этого покоя, а моя бездеятельность постоянно удерживает меня в нем. Тогда я размышляю, пребывая в физическом забытьи, похожем на негу, как шепот ветра напоминает голоса в вечной ненасытности моих смутных желаний, в бесконечном непостоянстве моих невозможных тревог. Я страдаю прежде всего от недуга, позволяющего мне страдать. Мне не хватает чего-то, чего я не желаю, и страдаю оттого, что это не совсем означает страдать.
Пристань, вечер, соленый запах моря вливаются, вливаются все вместе в состав моей тревоги. Флейты невозможных пастухов не более нежны, чем отсутствие здесь флейт, и это заставляет меня о них вспомнить. Далекие идиллии близ ручейков опечаливают внутри меня этот час, такой же ‹…›
108.
Жизнь можно ощущать как тошноту в животе, существование собственной души — как стесненность в мышцах. Опустошение духа, когда остро его ощущаешь, вызывает приливы в теле, приходящие издалека, и болит по поручению.
Я осознаю себя в день, когда боль от осознания являет собой, как говорит поэт
Истому, тошноту
Томительный порыв[16]
109.
(storm[17])
Царит бледно-темная тишина. На свой лад, близко, между редко и быстро проезжающими машинами, грохочет грузовик — нелепое механическое эхо того, что реально на близком расстоянии от небес.
