Когда я уже лежал в постели, отец принес мне сладкого травяного молока и проследил, чтобы я все выпил. Я надеялся, что это яд. Отец смотрел на меня с отчаянной нежностью.
* * *
Письмо я нашел за банкой на самой высокой полке на кухне. Пришлось встать на стул и на цыпочки, так что неудивительно, что оно было именно там. Я прочитал строки несколько раз, ничего не узнал и вернул на место. Иногда, когда отец уходил из дома, я снова доставал письмо.
На холме появились новые для меня звуки. Я решил, вдруг это незнакомые мне птицы. Птицы, что перекрикиваются короткими звонкими щелчками или же сильно и резво наступают на ветки, а то и вовсе их клюют. Я поднялся выше, чем когда-либо прежде, надеясь их отыскать, но разреженный холодный воздух, уродливые деревья и скальные щели отразили щелкающий звук во все стороны, так что я не смог его отследить.
Я бегал и лазил где хотел, но каждые пару часов отец высовывался из дома и звал меня по имени, пока я не отвечал, потому приходилось держаться в зоне слышимости. Мы жили на холме среди кремния, так что простора для маневра мне хватало.
Всякий раз, как я входил в соседнюю со своей комнату, от мамы там оставалось все меньше. У меня сохранилось несколько ее книг, но они были и моими тоже, по крайней мере я ими пользовался, пока она не ушла и не оставила мне их насовсем, потому, открывая их, я не чувствовал особой связи с матерью.
День сменялся днем, и вид из ее окна становился моим. Я устраивался в нише на подоконнике, как когда-то на чердаке, куда теперь не хотел подниматься. Когда по ночам дом под напором ветра кренился и скрипел, я смотрел вверх и представлял, что это мама сотрясает чердачные стены, глядя туда, где отец пролил ее кровь, а потом отмыл. Я все еще старался не воскрешать в мыслях ее лицо, и порой даже успешно, так что мать смотрела на меня глазами отца или гниющей куклы.
Однажды, сидя перед ее окном в холодном вечернем свете, я услышал два выстрела подряд. Звук донесся откуда-то с каменных склонов.
Поначалу я не шевелился, ибо привык к выстрелам дробовиков. Однако следом раздалось резкое эхо противного треска, будто усиленный хруст сухой древесины. Я вздрогнул и прижался к стеклу, неистово глядя на стаи испуганных, как и я, птиц.
Я ждал, но больше ничего не происходило.
Я так и не вышел из дома и, когда отец привычно позвал меня от входной двери, удивил его, спустившись по лестнице за его спиной. Да и сам тоже удивился, когда обнаружил на нашем пороге двух жителей низовья: недовольную учительницу и незнакомого мне тонкого нервного мужчину с лентой временной власти на плече и револьвером в руке.
