Ну кто еще, если не главный шкипер за этим переводом брига в Дунайскую флотилию?
Он! Конечно, он!
Хитрый человек. Настырный. Медведь-шатун. Обозлится - все берегись.
Да и поведение шкипера вдруг переменилось. Сколько времени в упор не видел лейтенанта. А намедни вдруг прозрел. Нет, не подобрел, нет. Даже напротив. Встречая в порту, смотрит с ненавистью. Увидит, - и ему аж сведет губы. Словно шкипер лимон надкусил.
С чего такое?
Казарского поеживало от взглядов шкипера.
Еще резче обозначилась дистанция между капитаном II ранга и «мелкотой», «гнусью», лейтенантом.
Но вот стар «Соперник», а оба борта его покрашены. Никто над командой не смеется.
Особенно растревожила Казарского последняя встреча. Шкипер взглянул на него с видом озлобленного ястреба, готового броситься на добычу.
Казарский положил себе твердо, что ни при каких обстоятельствах той бумаги-извинения, вырванной под дулом пистолета, он шкиперу не отдаст. Пусть все кончится не Дунайской флотилией, а хоть Сибирью.
Не знал Александр Иванович, действительно, пребывавший на очень невысокой ступени флотской иерархии, того, что уже знали в верхах. Кто мог ждать после победы в Анапе царской ревизии в Севастопольском адмиралтействе?
Царские ревизии на флоте были делом привычным. Их ждали всегда. Но обрушивались они на головы заподозренных в корысти или небрежении к службе, тем не менее, нежданно. Струхнувший Артамонов потому и смотрел ястребом на Казарского, что готов был дорого заплатить за ту злосчастную бумагу. Да тоже не знал, как подойти к лейтенанту.
Походы следовали за походами. Ремонта на берегу не давали довести до конца. Обидно! Бриг нужен. А вроде - и не нужен.
День стоял солнечный, блестящий. Над головой небо в перистых подвижных облаках, нежно разрисованное. Бриг жил привычной походной жизнью. Вахтенные стояли у своих снастей. Часть подвахтенных развели по работам - кто чистил медь, кто подскабливал шлюпку, кто вязал маты. Один из вязавших, бомбардир Фома Тимофев, низкорослый крепыш с лицом, порепанным оспой, был хорошим песельником. Голос у него был высокий, чувствительный. Слушать его любили. Он завел песню, согнув спину над матом:
Матросская душечка-а-а…
От его проникновенного голоса защекотало тоской по берегу. Песню подхватило несколько голосов. Петь на «Сопернике» умели.
Задушевный дру-у-уг,
Смотришь в море сине-е-е,
Пусто все окру-у-уг…
Казарский прислушался к себе. Тоска толчком отозвалась в сердце. Переведут на Дунай - к Татьяне Герасимовне, в дом на Малой офицерской, зван не будешь.
