Протест человека в тоталитарной России. Что значит он для личности и общества? Этим вопросом задавались и Белинский, и Герцен, и Чернышевский, да и вся мыслящая классика русской литературы. Значит ли он что-либо в мировой истории, или же это глас вопиющего в пустыне?
Во все времена на Руси «протестанты» допротестовывались до трёх вещей — до плахи, сумасшедшего дома или каторги. Идущий за правду знал заранее об уготованной ему участи Христа. Отсюда вывод: терять протестующему уже было нечего, оставалось лишь выбрать форму почётного самоубийства.
Именно в такую ситуацию был вовлечён Александр Исаевич, говоря о себе позже народным изречением: «угодило зёрнышко промеж двух жерновов», а отнюдь не ранним: «бодался телёнок с дубом». Не телёнок он был, да и до бодания дело не дошло, как в хрущёвскую «оттепель», так и при смене её брежневским режимом.
Да, из зажатого, забитого, запуганного, по существу, лагерной системой, человека, втайне лелеющего мысль изобличить своих палачей, двенадцать лет выростал, возрождался человек осторожный, но бесстрашный. Хотя все человеческие страхи остались при нём.
Перелистываю самиздатовский сборник семидесятых: «…Уже до донышка доходит, уже всеобщая духовная гибель насунулась на всех нас, и физическая вот-вот запылает и сожжёт и нас, и наших детей, а мы по-прежнему всё улыбаемся трусливо и лепечем косноязычно: — А чем мы помешаем? У нас нет сил!..» Александр Солженицын, программная вещь: «Жить не по лжи». Поколения современной русской демократии выросли на этих строчках, заучивая вхруст слова, дышащие свободой. Выходит, ещё тогда знали, предвидели, идущие прахом, благие начинания? Отчего же соломки не постелили? Или её не хватило?
Идеалист, раз и навсегда уверовавший в неизбежную победу добра, «светоносец», как называла его Анна Ахматова, Солженицын пришёл в литературу с чёрного хода, как бы обосновывая афоризм, что великий человек — это мученик, оставшийся в живых. Первые его литературные творения — письма к другу во время Великой Отечественной войны, тщательно изучаемые особистами. За них он и получил первый срок по пятьдесят второй статье, ибо писал о происходящем, не кривя душой.
После реабилитации в пятьдесят третьем году — дебют у Твардовского в «Новом мире». Положительные рецензии на рассказ «Матрёнин двор», оторопь критиков после повести «Один день Ивана Денисовича», вобравшей в себя горечь и стужу сталинских лагерей.
Вокруг «неудобного человека» образовался круг, силовое поле из таким же образом мыслящих одиночек, спасая его на неопределённое время от реакции властей.
