— Не знаю, где ты мог его видеть, Хьяль. Но лучше бы тебе вспомнить. Сомневаюсь, что мы от этих болезных чего-нибудь стоящего добьемся.
* * *
Конунг и несколько старших воинов удобно устроились среди укрывающих от пронизывающего ветра валунов у полыхающего мягким жаром костра. Испуганные пленные жались к камням, но пощады или милости не просил ни один. Понимали, что после событий последних дней надеяться на что-то подобное бессмысленно.
Торгейр, тихонько мурлыча под нос, накаливал нож. Молчаливый конунг, скрестив руки на груди, стоял чуть в стороне.
— Хьяль, судя по всему, наши друзья действительно тренды. Сейчас попытаемся узнать, кому из вождей они служат.
— Агнар, кажется я видел одного из них раньше.
— Этого? — Забияка даже отвлекся от игр с раскаленным железом, чтобы, грубо схватив за волосы, повернуть к скальду перекошенное лицо одного из пленных.
— Нет, того черноволосого. Ну, которого подстрелил Гейр.
Агнар внимательно посмотрел на Хьяля.
— Интересно, где же?
— Не могу вспомнить.
¬— Жаль. — Конунг задумчиво поджал губы. — А об этих, что скажешь?
Скальд пожал плечами.
— Ничего особенно. По одежде и говору действительно тренды откуда-нибудь из срединных земель. Дай Гейру немного времени, и он скажет о них гораздо больше. — Хьяль криво усмехнулся.
— Здесь ты совершенно прав. — Торгейр плюнул на лезвие. Раздалось яростное шипение.
— Хьяль, можешь идти, — мягко сказал конунг. — Знаю, ты этого не любишь.
Скальд резко развернулся прочь от костра. Из-за спины донеслось презрительное: «Безумный у нас вообще слишком мягок для северянина. Конунг, может, по возвращении дадим ему передник и пошлем доить коров».
— Торгейр, заткнись и приступай к делу.
— Хорошо, это я всегда с радостью.
— А-А-А-А-А!
Скальд брел по равнинной пустоши, стараясь не обращать внимания на раздающиеся позади дикие нечеловеческие вопли.
Наконец он отошел достаточно далеко, чтобы, хотя бы закрыв ладонями уши, не слышать, как Торгейр «разговаривает» с пленным.
Хьяль со стоном опустился на землю. Дико хотелось выпить. Напиться так, чтобы с утра от малейшего движения раскалывалась голова, и все мысли о смысле сущего казались ничтожной малостью по сравнению с глотком холодной воды, способной успокоить горящее горло.
Хьяля с головой накрыло ощущение ненужности, преходящего всего, зыбкости самого окружающего мира. Подобное чувство приходило к нему все чаще с возрастом. Я стал слишком мягок для этих земель, — в очередной раз подумал Хьяль. Здесь даже поэты поют о войне и убийствах, получая за это часть добытого в бою добра, и нет большей чести для стихотворца, чем принять из рук вождя богато изукрашенный меч. Тогда как за строки о женской красоте здесь можно получить ножом под ребра, ведь их считают сродни порче. Жизнь имеет четкую меру в золоте или мехах, которые платят за убитого, если не хотят чтобы за тобой пришли его родичи. И все это продолжается не просто год из года, но век из века.
