– А ты правда хочешь этого ребенка? – спросил меня отец.
– Да, да! – ответила я. – И Фонни тоже хочет. Это же наш ребенок, – сказала я. – Понимаете? Наш. И Фонни не виноват, что его посадили в тюрьму. Он ведь не убежал и вообще ничего плохого не сделал. Мы… – Это было единственное, что я могла ответить на не заданные им вопросы. – Мы всегда дружили, с самого детства, и вы это знаете. И мы уже были бы женаты, да вот… вот…
– Отец все знает, – сказала мама. – Он за тебя беспокоится.
– Ты только не думай, будто я думаю, что ты непорядочная или еще там какие-нибудь глупости, – сказал папа. – А спросил я потому, что ты еще такая молодая, вот и все, и…
– Трудновато, но ничего, справимся, – сказала Эрнестина.
Эрнестина знает папу лучше, чем я. Наверно, ей с малых лет казалось, что наш папа любит меня больше, чем ее. Это неправда, и теперь она давно все уразумела – ведь разных людей и любят по-разному, но, когда мы были маленькие, ей, наверно, так казалось. У меня такой вид, будто я ни на что не способна, у нее такой, что ей все нипочем. Если у тебя вид беспомощный, люди к тебе относятся по-одному, если напористый – по-другому, но ведь тебе неизвестно, какой тебя видят люди, и это очень больно. Может, поэтому моя Сестрица вечно торчала перед зеркалом, когда мы еще были девчонками. Она говорила: «Ну и наплевать! Я есть я». Конечно, это делало ее еще более напористой, что ей было совсем ни к чему. Только уж такие мы уродились и потому иногда делаем из себя черт-те что. Но для Эрнестины это все дело прошлое. Ей известно, что она собой представляет или, по крайней мере, чего она собой ни в коей мере не представляет, поскольку мою Сестрицу больше не страшат те силы, с которыми ей приходится иметь дело, и она уже научилась, как их использовать и укрощать. Сестрице теперь действительно все нипочем, и она может перебить папу на полуслове, чего я вот никак не могу. Она чуть отодвинулась от меня и сунула мне в руку рюмку.
– Выше голову, сестра, – сказала она и чокнулась со мной. – За спасение детей, – сказала она негромко и выпила все до дна.
Мама сказала:
– За новорожденного.
И папа сказал:
– Надеюсь, будет мальчик. Фрэнк, дурной, совсем ошалеет от радости. – Потом взглянул на меня. – Ты не против, если я сам ему скажу? – спросил он. – А, Тиш?
Я сказала:
– Нет, пожалуйста.
– Ну что ж, – сказал он, улыбнувшись во весь рот. – Тогда я махну к нему сейчас.
– Может, лучше сначала позвонить? – сказала мама. – Ты же знаешь, он дома не любит сидеть.
