Да, поздно…
Отражение в зеркале притягивает меня. Я смотрю на свое тело, обреченное на смерть. Худое, жилистое, холодное – воплощение тайны. Я понятия не имею, что им движет, к чему оно стремится. Это тело заключено во времени, как в зеркале, но оно рвется к истине.
Когда я был младенцем, то по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал, а как стал мужем, то оставил младенческое[141].
Я хочу, чтобы это пророчество сбылось. Хочу разбить это зеркало и стать свободным. Смотрю на мой член, навлекший на меня много несчастий, и думаю, как его очистить, как уберечь от гибели. Путь к могиле уже начат, путь к разложению уже наполовину пройден. И все же ключ к моему спасению кроется в плоти, хотя не может спасти ее самое.
Но вот перед ним дверь. Его окружает мрак, а душа безмолвствует. Дверь открывается, и он остается один, мир отшатывается от него. Крошечный клочок неба что-то кричит ему, но он уже ничего не слышит. Земля уходит у него из-под ног, его бросают лицом вниз в темноту, и тут начинается его новый путь.
Наконец я отхожу от зеркала, чтобы прикрыть свою наготу, которую должен свято чтить, хотя никогда она не была более порочной. Мне нужно всю жизнь отчищать ее солью земли[142], солью своей жизни. Я должен, я должен верить, что только один Господь милосердный, приведший меня в этот мир, может привести к свету.
И вот наконец утром я выхожу из дома и запираю дверь. Перехожу дорогу и кладу ключи в почтовый ящик хозяйки. На дороге уже стоят люди, мужчины и женщины в ожидании первого автобуса. Горизонт за ними начинает пламенеть, и люди выглядят яркими и живыми на фоне пробуждающегося неба. Утро вдруг вселяет в меня почти невероятную надежду. Я беру голубой конверт, присланный Жаком, и, медленно разорвав его на мелкие клочки, смотрю, как они пляшут на ветру, пока тот не уносит их прочь. Однако, когда я поворачиваюсь и иду к людям, ветер возвращает несколько клочков обратно.
