– У него было время, – эти слова я произношу с трудом. – У него было по крайней мере несколько недель.
Оба просто смотрят на меня: на лице Хинтона – печаль, у Лоры – ужасное сожаление.
– Я знала твоего отца, Джулс, – говорит она. – Не хорошо, но знала, что он разумный человек. Если он отправился в хранилище… А последний месяц нестабильный, – сухо добавляет она, – ты это знаешь. Разум покидает тело вместе с годами.
Распространенная поговорка в Крофтоне. Слишком распространенная. Когда ты теряешь время, то теряешь и разум.
Я отворачиваюсь от них, прикрывая рот рукой, чувствуя, что мне вот-вот может стать плохо.
– Я укрыл его как смог. Они приехали в обтянутой кожей телеге, сказали, что позаботятся о нем. Я покажу тебе, если хочешь. – Хинтон опускает голову. – На дороге есть воры, готовые забрать зубы у человека, чтобы потом продать их. – Слова Хинтона звучат виновато, и, несмотря на мое горе, мне жаль его: такой юный, а уже так много повидал. – Я нашел это у него.
Мне становится трудно дышать. Хинтон держит в руке папин угольный рисунок мамы.
Я чувствую приступ тошноты, но не забираю рисунок. Это не может быть правдой. Не может. Но, глядя на них обоих, я знаю, что случилось непоправимое.
Я разворачиваюсь и бегу прочь.
Бегу, пока силы не оставляют меня, а мои ноги больше не могут двигаться. Небо уже успело превратиться из черного в серо-стальное. Я обнаруживаю себя на скалистом утесе на северной стороне озера. В полутьме оно похоже на зеркало, отражающее только туман, плывущий над его поверхностью, и сам особняк вдалеке.
Я падаю на колени перед водой. В голове все тоже как в тумане. Я понимаю, что босая и что ступни изранены и так замерзли, что я их не чувствую. Горе вот-вот поглотит мой разум.
Что-то мерцает среди камней передо мной. Не раздумывая, я протягиваю туда руку: на какую-то благословенную секунду мысли об отце отступают, и я просто смотрю на блестящую вещичку на своей ладони.
Это монетка. Золотая, сверкающая, размером со сливу, с двенадцатью зарубками по краю.
Год жизни.
Безрадостный, полуистеричный смех вырывается из горла. Только Герлинг мог уронить нечто настолько ценное. Чего стоит год, если у тебя есть столетия?
И почему я не нашла монетку вчера, не передала отцу и не спасла его?
Я представляю себе безликого Герлинга, обронившего эту драгоценность, который почувствовал, что его кошелек стал легче, но не озаботился тем, чтобы найти потерю. На его месте я бы ползала на коленях в грязи столько, сколько потребовалось бы. Я рылась бы в камнях, пока пальцы не начали бы кровоточить. Они назвали бы меня безумной. Но были бы неправы.
