Федя подает на подносе час. Поднос старинный, серебряный, с чернью. Его "покупил" в одном из "совхозов" покойный Каплюга. Иван Лукич продолжает:
- А вы бы конфеток ей поднесли, сладких, дворянских, от Абрикосова или Сиу. Или вот духов от Брокара... И вообразили бы, что она не мужичка, а вдруг княгиня или, по крайней мере, генеральская дочь...
- Аграфена Степановна? - щурит Федя единственный глаз. - Да если ее нарядить, так ведь она всех княгинь за пояс заткнет, так ведь она первой красавицей будет... Не девка, а настоящий бутон, господин поручик.
Аграфена Степановна... Груша... Я ее не люблю. Но делиться ею не буду ни с кем.
1 августа
Груша ночью прокралась ко мне. Она обнимает меня и шепчет:
- Слава богу, погубил ты их, проклятых бесов. Только боязно: вернутся обратно...
Да, вернутся обратно. Да, сожгут Столбцы и не оставят камня на камне. "Каратели" усмиряют повсюду. Уже киргизы хозяйничают под Духовщиной. Уже китайцы расстреливают в Можарах. Уже "работает" в Сычевке "Чека". Что делать?
- Возьми ты меня, Христа ради, с собою...
- Куда?
- Куда хочешь... В Москву.
Опять Москва. Опять ни тени смущения. Опять нерассуждающая уверенность в своих, - в моих - силах. Но вот лицо ее потемнело:
- А та... А барыня... Где живет?
- В Москве.
- В Москве...
Она плачет. Льются женские, обильные, слезы.
Мне скучно. Я говорю:
- Груша, а Вреде?
- Офицерик-то, баринок-то этот?.. Мало их, что ли? Липнут, точно мухи на мед. Для баловства они это, стоялые жеребцы...
Я знаю: она целиком со мною. Но что я могу? Ведь, может быть, завтра не будет Груши, не будет меня... Я целую ее. От нее пахнет сеном.
2 августа
Иван Лукич - фабричное производство. Таких, как он, Россия ежедневно штампует десятки. Но он не нашего штампа. Мы выросли в парниках, в тюрьме или в "вишневом саду". Для нас книга была откровением. Мы знали Ницше, но не умели отличить озимых от яровых; "спасали" народ, но судили о нем по московским "Ванькам"; "готовили" революцию, но брезгливо отворачивались от крови. Мы были барами, народолюбцами из дворян. Нас сменили новые люди. Они "мечтают" единственно о себе.
Вечер. Теплится восковая свеча. Иван Лукич ночует сегодня в палатке. Он зевает, потом говорит:
- Хутор куплю, заведу голландских коров, лен посею... И женюсь на богатой.
- Да ведь вас сперва на "сосиски"...
- Не беспокойтесь. Я их рыбье слово знаю... Почему я от них ушел? Очень просто. Мне все равно: Совнарком, Советы, Учредительное собрание или даже пусть черт собачий... Но я работать хочу. Понимаете, для себя хочу, а не для барских затей или для социализации дурацкой. Ну, а при коммуне разве это возможно? Зубри книжонки, пой "это будет последний..." да "товарищам" взятки давай. Вот когда мужик одолеет, то будет порядок. Мне нужен порядок: я за собственность. А где собственность, там должен быть и закон.
