Общие одобрительные аплодисменты подтвердили: «Будем жить!»
— Василий Антонович, случай-то какой!.. Хорошее слово от души запить бы чем.
Коммунары засмеялись, а Михаил Зубков виновато запорхал тенорком:
— Да нет, товарищи, не пить, а запить. Натренькаться я выберу время, а тут слово душевное закрепить бы, чтоб гости видели, что мы не только за митинг, а и живые люди.
— Пчеловода послушать надо, — обратился председатель к моему отцу. — Как у него там…
— Велено было про случай приберечь, а про какой — не сказано.
— Про этот самый, — махнул рукой председатель. — Давай на стол!
Отец доставил деревянный лагун, разлили медовуху по кружкам, подняли их над головами.
— За новую жизнь!
— За согласие!
— За вашу будущую коммуну, дорогие гости!
— Учителя надо позвать, — спохватился председатель. — За общее дело пусть с нами выпьет.
За закрытым занавесом разместился наш школьный оркестр. Настраиваем инструменты, трем канифолью смычки.
— У нас, Адриан Митрофанович, ради гостей сочинился ужин, потом дело повернуло на митинг, а к концу выходит чарка за всех коммунаров. Давай с нами!
— Ради такого дела… С вами, за всех, за гостей, за коммуну — будьте здоровы!
Поднялись кружки дном к потолку. Смачно закрякали в разных местах. Молодой голос Сашина Федора заворковал над пустой жестяной кружкой:
— Хороша, но скоро проскакивает…
Раздвинулся занавес, учитель сказал в зал:
— Раз дело вышло на митинг, то и музыка сюда своя положена.
Он приложился к скрипке, мы припали к своим инструментам, и шагнул из оркестра в зал «Интернационал», поднял коммунаров из-за столов. Смолк говор, серьезны стали все. Висячая лампа высветила женские платки, мужские лица, этюдные головы стариков, Шитикова Дмитрия, поднявшего голову под седины Маркса, да крупную, как заснеженный омет, фигуру Ивана Бочарова, с которым голова в голову высился в торжественном молчании Лев Толстой.
Окончен гимн. Учитель обращается к коммунарам:
— Споем, товарищи, песню «Кузнецы». Филипп, Иван, Михаил, запевай!
Поют коммунары… Впервые вижу поющую массу людей. Это кажется значительно, мощно, волнующе. Наступающей силой пахнуло от унисона простых голосов. Будто поет-гудит вековой лес, встречая вершинами ветер, раскачивает, вздымает и кидает к корням своим боевую мелодию. Слаб стал наш оркестр, а я почувствовал себя маленьким, легким. Волне крепнущих голосов уже тесно стало в зале. Она плеснула на сцену и качает меня в своем размахе, как песчинку.
Поет, уперев руки в стол, Алексей Зайцев — любитель песен и природы, крестьянин с тонкой душой романтика. Голос Михаила Крюкова зависает на высоких нотах песни, а потом срывается, как с гребня волны, исчезает. Поет Федор Джейкало, пришедший в коммуну из вечных батраков, ставший теперь животноводом. И Мезрин Федор Иванович — огородник, собирающий первый радиоприемник для коммуны, — вплетает в общее пение глуховатый басок.
