От этих невеселых дум отец отдыхал в природе. Он умел подсмотреть красивое в пожухлой осенней траве, одухотворить одинокую былинку, качающуюся на ветру, пожалеть о ее краткой жизни. Оттого у него каждая заря горела отменно, и мог грустить серый камень. Отец был жизнелюбцем и в трудные минуты говаривал: «Речка катится-бежит, человеку жить велит».
Я помылся и начал надевать на себя крест. Отец поднялся, нагнулся надо мной с полка, как большой вопросительный знак.
— Сними это, — показал он на крест, взялся за гайтан распаренной рукой. — Вырастешь, успеешь поносить на шее всякой беды, кроме креста.
Мне кажется, что отец делает что-то страшное, забрасывая крест за черную каменку.
— Бог нам не советчик. Твой дед Иван ходил к нему за помощью к мощам, да не добыл ее. Совет да правду надо искать в другом месте.
Выжила болезнь из слабого тела отца его светлый облик и поселила злобу темную, как черный потолок бани. Щупаю пустое место на груди, гляжу на жаркую каменку, на отца. В его слабом теле сработала какая-то сильная пружина, согнула пополам.
18
Брат заболел от испуга, перенесенного в подполье. Меня послали к крестной матери попросить меду для больного. Я охотно ходил в эту бездетную семью. Лелька встречала сдержанно, но привечала, дарила сухую звонкую маковку на прощание. Сейчас у нее сидела какая-то женщина. Мой приход оборвал разговор. На просьбу Лелька хмыкнула, посмотрела на меня чужими глазами.
— Мед на воротах не висит, его добывают. Отцу-то не бегать бы с товарищами по деревням, а припасать. Ура прокричал, а теперь ребятишек побираться послал.
Я не знал, что мне делать. Чашка в руках стала скользкой и ненужной. Трудно стоять под тяжелым взглядом. Лелька положила немного в чашку, я перешагнул высокий порог, а в притвор двери проскочили страшные слова:
— Плодится нищета, как черва на капусте, мутит народ. Поприрезать бы эту голытьбу, голоштанников поубавить!
Не велика чашка, и меду-то там кусочек, пропитанный ненавистью к отцу, к людям. Оттого-то трудно нести ее домой.
Взволнованно живет деревня. Много новостей, свежих мыслей принесли с войны солдаты, партизаны, окончившие боевые походы. Жизнь повернулась к людям острой гранью. Одни рассматривают ее со страхом, другие — с ненавистью, третьи — с пристальным любопытством. Размежевалась деревня, выпрямились кривые улочки, сразу стало хорошо видно, кто где живет.
В нашей семье жизнь тоже надтреснула.
Зимний вечер. Читаю сказку про слепого старика. Его не пускают за общий стол, кормят из лохани. Бабушка мается ногами на печке, мать чинит рубахи, отец поправляет хомут. Сказка кончена. Все заняты своим делом, молчат. Отец скрипит гужами, мать жвыкает ниткой, бабушка вздохнет, повернется и застонет. Но взрослые за делами не безучастны. Они начинают толковать, куда клонит слово: для услады или для ума оно составлено.
