Выхватил из нагрудного кармана френча портсигар. Не разминая, сунул папиросу в рот. Прикурил от лампы. Несколько раз затянулся. Тонкие длиннопалые руки его дрожали. Глаза горели жарким огнем.
Флегонт машинально оглаживал, пушил и без того по волосинке расчесанную пышную с рыжеватым отливом бороду. Брови его были принахмурены, высокий, бугристый лоб круто навис над лицом. Глаза будто помертвели.
Узким ковшом ладони Горячев разогнал повисшее над столом сизое облачко. Медленно процедил:
— Вы, дядя, — неисправимый толстовец, ми-ро-тво-рец. Честно говоря, завидую вашей цельности и чистоте. Но, простите меня, ваш бог — пусть всемогущий и великий… — Вениамин звонко чмокнул губами, покачал головой, — ни-че-го не смыслит в классовой борьбе. Это жестокая, штука… — кинул на стол стиснутые кулаки. Теперь на его раскрасневшемся лице проступили белые пятна. Он снова щелкнул портсигаром. — В ней нет золотой середины: или — или…
— Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает, тот расточает, — медленно прогудел Флегонт. Вскинул руку с оттопыренным указательным пальцем. — Это из Евангелия от Матфея. А вот от Луки: кто не против вас, тот за вас…
— Браво святым пророкам! В общем-то все социалистические идеалы произросли на заповедях Христа. Но я не о том… Большевики всегда считали крестьянство мелкой бур-жу-а-зией. И вот сейчас военной силой отнимают все, что взрастил мужик тяжелейшим трудом. О, я знаю, каков это труд! Мой отец сам кре-стья-нин. Правда, господа большевики именуют таких кулаками-эксплуататорами. Да, была маслоделка, машины, сорок коров, лошади… ка-кие лошади! Но все это — своим горбом, своими руками…
Вениамин вскочил и, словно надломившись в пояснице, согнулся над столом, вытянул перед собой длинные тонкие руки с растопыренными пальцами.
— Ты же сам посылаешь по волостям продотряды, кои обирают того самого мужика, которому ты так слезно сострадаешь. Оного двоедушия я не в силах понять. Коль нету сил делать добро, так не делай хоть зла.
Снова язвительно усмехнулся Горячев. Посмотрел на Флегонта, как на несмышленыша, и, всем видом и тоном своим выказывая несоразмеримое превосходство и вынужденную недоговоренность, медленно произнес:
— К сожалению, я не могу, не имею права раскрыть вам карты…
— Сии карты насквозь просвечивают, ибо краплены человеческой кровью. Да и пахнут зело недобро.
— Не понимаю ваших намеков. — Напускное высокомерное спокойствие разом слетело с Горячева. Он возвысил голос, замахал руками. — Только обстоятельства понуждают нас к скрытности, но мы…
