Дрожал вокруг, как в дни минувших бед,
Царей Московских «двор и прочья сволочь»,
Пугаясь революции побед.
Тогда, сквозь Русь в огне народных оргий,
Вручивши душу Господу во власть,
Монарх понесся, как святой Георгий,
Навстречу гибели разверзшей пасть,
Но став из полководца вдруг жандармом,
И к новой службе рвением горя,
Снял Рузский с плеч изнемогавших бармы
Последнего Всея Руси царя.
Стараясь стиль присвоить деревенский,
«Бороться до победного конца!»
Звал тенором лирическим Керенский
Войною утомленного бойца; —
И армия еще дралась у Минска,
Когда, к делам переходя от слов,
Вселился в пышный особняк Кшесинской
Лозанский шахматист и рыболов.
В испуге поскакал опять по фронту
Интеллигентских барышень кумир.
Но встретил новую гастроль афронтом
Крючок с наживкой «сепаратный мир».
Керенского казалась карта бита,
Когда сменив бастующий завод,
Заветам верный лейтенанта Шмидта
За революцию балтийский взялся флот;
Все города России многоликой
В квартал портовый превратил Кронштадт,
Стал символом «Бескровной и Великой»
С пунцовым байтом форменный бушлат.
Напрасно «Зимний» защищали части
Курсисток и безусых юнкеров —
На фронте сматывал довольно снасти,
Друзьями окруженный, рыболов…
Преображение начавши мира
И с «Учредительным» покончив фарс,
Украиной и сепаратным миром
С Рейхсбаном расплатился русский Маркс.
Фронт полз на тыл. Тянулись эшелоны.
Без устали колесами крутя,
Скрипели утомленные вагоны,
Сшибаясь на расшатанных путях.
Кишели станций «окопной вшою»,
Село и город скащивал «сыпняк»…
Склонялся вождь над мировой душою,
Сменив на Кремль Кшесинской особняк.
Над Скифией быстрей вертелись крылья —
Без устали работала Чека,
В колхозах, обещая изобилье,
Опять закрепощали мужика;
Но не был «гением» забыт и Запад
И верные изгнания друзья
Рычаг вложили в толп рабочих лапу,
Буржуазную Европу тормозя.
Был горизонт коммуны только розов —
Фронтовику уже прозрев обман,
Меняли курс все чаще паровозов,
К виску матроса приложив наган.
Казалось, смерти не хватило крови,
Обильно пролитой на западных полях,
И Марс ей жертвы новые готовил
В Сибири и Украинских степях.
Пока ж смиряя смерти нетерпенье,
Ее кормили, как могли, Чека,
Налеты банд, крестьянские волненья,
Случайный спуск взведенного курка…
Нм помогал все ревностнее голод,
И с первой революции зимой
Нетопленных домов свирепый холод,
Испанка, хулиганство и разбой.
Покуда «юнкер» фронтом правил круто
И сквозь монокль Украйну надзирал,
В тылу германском тоже зрела смута
И близился империй трех провал;
