Путь усталости | страница 11



Плачь горделивый лях!
Плачь бесстыжий словак!
Скоро в ваших полях
Цвести будет красный мак.
Слышу тяжелый шаг
Серых чужих солдат.
Кто же теперь мне враг?
Кто же теперь мне брат?

Белград, 1939.

BASSIANA[19]

Графу Адаму Оршичу-Славетичу

Колеса мельницы в глухом канале
Гекзаметром торжественным стучат.
В осеннем небе цвета пыльной стали
Пионом распускается закат.
Но стройный хор былых великолепий
Не прозвучит из кукурузных чащ.
Ужели здесь державный Рим на степи
Когда-то опустил багряный плащ?
Молчит земля. Лишь имена и даты
Еще хранит могильный мрамор плит,
Где строй отточенный классической цитаты
Рукою грубой варвара разбит.
Да мирный плуг, возделывая нивы,
Из темноты выносит вновь на свет
Лик четкий Августов Благочестивых
На бронзе зеленеющей монет.
И только в сумерки, в прозрачной сини
Над древним форумом дрожит звезда —
Спокойная, вечерняя богиня
Свои обозревает города.

«Это было в Брюсселе, в Париже…»[20]

Это было в Брюсселе, в Париже,
Может быть, и не здесь и не там.
Помню — серые, скользкие крыши
Ввысь ползли, к дождевым облакам,
А внизу что-то мчалось, скрипело,
На распутьи махал полисмен
Парой рук ослепительно белых,
Дирижируя хором сирен.
Город шумно дышал, шевелился,
К лицам липла фабричная гарь
И над всем этим нежно круглился
Фиолетово-бледный фонарь.
Каждый знал: ночь ничто не изменит,
Смятых крыл не расправит полет,
Никаких не рассеет сомнений,
От зари до зари проползет.
Может, кто-то кого-то задушит,
Пустит кто-нибудь пулю в висок,
Но ничто никогда не нарушит
Этой жизни размеренный ток.
Это было в Брюсселе, в Париже,
Может быть, и не здесь и не там.
Помню — серые, скользкие крыши
Ввысь ползли, к дождевым облакам.

1940.

ЧЕРНЫЙ ГОРОД[21]

В черном городе стали и угля
Серой пылью подернуты лица.
Труд, рабочие плечи сутуля,
Над убожеством жизни глумится.
Вечерами, у стынувшей печи,
Учит мать ненавидеть богатых,
Злобой детскую душу калечит,
Добиваясь найти виноватых.
В том — что сказки так рознятся с былью,
В том — что дети сегодня не ели,
В том — что харкает угольной пылью
Умирающий муж на постели.
Но весной, когда синие глуби
Открываются в пепельном небе,
Здесь, как всюду, мечтают и любят,
Забывая о стали и хлебе.

Шарлеруа, 1937

БЕРЛИН

Этот город, как гроб. Пахнут липы цветущие тленьем.
И июль, почему-то, на позднюю осень похож.
Здесь не справиться мне со своим одиноким волненьем,
Здесь не вырвать из мыслей сомнений зазубренный нож.
Там в далеких степях, где грохочут и рвутся гранаты,
Там, я знаю, решают предельное счастье мое,
Там сурово и стойко скуластые бьются солдаты,