Путь усталости | страница 12
Там спокойные руки уверенно держат ружье.
А у нас? День за днем неделя течет за неделей,
Беспокойные слухи ползут и мешают дышать.
Здесь обязаны мы для чужой и неведомой цели
Гнуть покорные спины, работать, терпеть и молчать.
А может мы сгорим в торжестве небывалой победы,
Мы растаем, как дым, и не вспомнят о нас никогда.
За свои ли грехи? За грехи ли отцов или дедов?
Мы, из жизни уйдя, по себе не оставим следа.
Но я верю, что ты, моя Русь, вознесешься высоко,
Что тебе не платить чужеземцу постыдную дань.
И тогда, запоздалою лаской, пусть ветер с востока,
Над могилой моей шелестя, заколышет бурьян.
Берлин, 1943
НА СМЕРТЬ ЕВГЕНИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА АНИЧКОВА[22]
Порой аскет, порой эпикуреец,
По пустякам растративший талант,
Ты был всеискушенный европеец,
Российский дворянин и дилетант.
Профессор, книжник с сердцем лейтенанта,
Лет в пятьдесят уже почти старик,
Ты променял тяжелые фолианты
На голубой мундир «Chasseurs d'Afrique».
Ты опоздал. Теперь не ценят смелых,
Теперь не любят подвигов и шпор.
Давно в портах исчезли каравеллы,
Не ищет новых стран конквистадор.
Борясь и падая, ты рвался к славе,
Карабкаясь на баррикады лет —
К любовнице коварной и лукавой,
Раз обольстившей и сказавшей нет.
И в час, когда несбывшейся надеждой
В окне больницы день последний гас,
Доверчиво и ласково, как прежде,
Ты звал ее в последний раз.
Пускай смешной всегда казалась многим
Твоих фантазий и восторгов нить,
Путь не умел ты подводить итоги,
Но как умел ты в жизни все любить.
ПАМЯТИ ПЕТРА БЕРНГАРДОВИЧА СТРУВЕ[23]
Ты в памяти моей таким остался,
Завернутым в шотландский старый плед,
Когда твой голос гордо возвышался
Над грохотом бессмысленным побед.
Стальная двигалась на Русь лавина,
А ей навстречу русский плыл мороз.
Меня, из оснеженного Берлина,
Принес заледенелый паровоз;
И город юности, почти забытый,
Под саваном рождественских снегов,
Меня встречал поруганным, разбитым,
Придавленным под каблуком врагов;
Но в холоде нетопленной квартиры,
В тот страшный год бесчисленных могил,
Ты так высоко говорил о мире,
Так вдохновенно Божий мир любил.
И стало мне невыносимо стыдно
За мой костюм, за мой «приличный вид»,
Но стало в этот вечер очевидно,
Что враг моей страны не победит.
Благодарю тебя, Великий Старец,
За эту и за много прежних встреч,
От юности до старости скиталец,
Всегда несущий вышней правды меч.
ПАРАЛИЗОВАННОМУ ДРУГУ
Борису Ивашенцову[24]
Мне стыдно, друг мой, приходить к тебе,
Мне стыдно потому, что я здоровый,
А на тебе тяжелые оковы
Болезненной покорности судьбе —