Дед был маленький, щуплый, заросший, как обычно, густой белой щетиной, под ногтями у него была черная земля, широкий нос пророс сизоватыми нитями жилок. Но все же его вид не наводил на мысль о стариковской немощи. Этому что-то сильно мешало. Тут дело было в остром выражении светло-серых глаз и твердых складках рта. Это был мужчина, а не старик.
Дед недовольно глядел на внука, разорявшего по неизвестной прихоти накрытый стол, и если не пресекал безобразия, то лишь потому, что рядом сидел отец Кости.
Петр же Григорьевич, который, по соображению деда, должен был держать своего сына на коротком поводе, ничего не замечал. Ему удобнее и спокойнее было, если он не обращал внимания на окружающие события.
Он был высокий, широкий в кости, сильный, но бабьего, слабого характера человек. Он даже лицом походил на свою мать, но не унаследовал ни ее терпеливости, ни жалости к людям. От деда Григория ему досталась вспыльчивость, гордыня, своеволие. Дед Григорий жалел его, понимая, что не в натуре сына было выносить будничные невзгоды шахты и что гибель людей, в которой сын не был виноват, послужила только сигналом к бегству, а совсем не причиной. Дед понимал горное дело как военную службу, но его сын Петр туда не годился, был слишком мечтательный и любил раздумье. Ежели он был бы на войне, его бы убили очень скоро.
…Но если в сыне дед разбирался, то во внуке видел только дикий упрямый нрав, нелепо смешанный с девичьей мягкостью. Из Константина могло выйти что угодно.
Послышались тяжелые шаркающие шаги бабушки. Она поднялась на крыльцо. Звякнул железный стержень рукомойника, полилась в таз вода.
Однако прежде бабушки в комнату вошла мать и сразу заметила нарушение порядка.
— Костя, почему ты стоишь? — удивилась она. — Ты помыл руки? Зачем ты это набрал?
Ее голос выдавал застарелое беспокойство, обращенное, по-видимому, к Петру Григорьевичу, но муж молчал, и она воскликнула:
— Константин, сейчас же садись!
В минуты раздражения мать всегда называла его полным именем, подчеркивая накаленность события.
— Мам, меня ждет товарищ, — сказал Костя. — Я и так опаздываю.
— Кто этот товарищ? — спросила мать. — Тебя целыми днями нету дома, отцу ты безразличен… — Она бросила в мужа первый камень и замолчала, ожидая результата.
Петр Григорьевич поглядел на вошедшую бабушку и улыбнулся:
— Мама, без тебя у нас цыганский табор…
— Ба, меня ждет товарищ. Он голодный, — Костя подошел к бабушке, она должна была его понять.
