– Войдите, – сказал Питер.
В дверь протиснулся стражник с новым подносом.
– Простите, мой господин. Никогда в жизни я так не делал. Не знаю, что на меня нашло.
Питер только махнул рукой. Он ощущал невероятную усталость.
– Скажи, другие думают так же? – спросил он. – Другие стражники?
– Мой господин, я сам так не думаю.
– Но другие считают, что я виновен?
После долгой паузы солдат кивнул.
– И почему же?
– Они говорят про сгоревшую мышь… и про то, что вы заплакали, когда Пейна вас обвинил…
Питер кивнул. Да, плакать тогда было нельзя, но что теперь делать?
– Но чаще всего говорят, что вы хотели стать королем и поэтому сделали это.
– Что я хотел стать королем и поэтому сделал это, – эхом повторил Питер.
– Да, мой господин. – Стражник мрачно глядел себе под ноги.
– Спасибо. Можешь идти.
– Мой господин, простите ме…
– Я прощаю тебя. Иди. Мне надо подумать.
Гвардеец вышел с таким видом, будто жалел, что родился на свет.
Питер расправил салфетку, но есть ему не хотелось. Он смотрел на салфетку и думал о своей матери. Он был рад, что она не дожила до этого. Он всегда был счастливым, блестящим мальчиком, которого, казалось, не могло коснуться никакое горе. Теперь все горе, накопившееся за шестнадцать лет, выплеснулось на него разом.
Но чаще всего говорят, что вы хотели стать королем и поэтому сделали это.
Он, кажется, понял. Они хотели доброго короля. Но еще хотели верить, что чудом спаслись от короля злого. Хотели тайн, хотели зловещих сказок об убийствах королей. Говорят, что вы хотели стать королем.
Пейна тоже в это верит, подумал Питер, и этот гвардеец, и это не бред. Меня, меня обвиняют в убийстве отца, и вся моя любовь к нему не в силах это опровергнуть. Потому что кто-то хочет, чтобы я был виновен.
Питер аккуратно свернул салфетку и накрыл ею поднос. Он так и не стал есть.
