К несчастью, таких случаев было не один и не два… В конце концов, из всех саксонцев остался только один.
Еда была до того скудная, что выжить на ней было практически невозможно: суп из проса, соленая рыба, кусочек сахара, хлеб и немного жира. Надо добавить, что люди, страдавшие дизентерией и лихорадкой, просто не могли усваивать такую пищу. Только у половины больных силы восстановились настолько, что они смогли поднимать голову. Другие были не в состоянии этого сделать из-за резкой слабости шейных мышц.
Один раз нам выдали колбасу, по куску каждому больному. Кусочек был не больше концевой фаланги большого пальца. Блинков приказал врачам честно поделить колбасу между больными, чтобы не было никаких ссор и конфликтов. Мы сказали больным то, что приказал нам комендант, и ссор не было. Каждый больной проглотил выданный ему кусочек колбасы, не успев подумать о чем-нибудь другом.
Однажды после обеда к нам в подвал спустились русские часовые и приказали освободить помещение. Мы уже знали, что они будут снова искать оружие. Приблизительно час мы ждали в сенях, дрожа от холода. Когда, наконец, русские ушли, и нам разрешили вернуться в помещение, мы обнаружили, что содержимое наших вещевых мешков вытряхнуто на пол. Исчезли все металлические и блестящие предметы, а также мыло и некоторые книги. Я недосчитался своего «Фауста». Мы часто читали отрывки из поэмы даже в бункере Тимошенко. Книжка была напечатана на тонкой бумаге, и русские решили использовать ее для скручивания своих самодельных сигарет с махоркой (дешевым и грубым русским табаком), и вскоре мой «Фауст» синим дымом поднялся к небесам.
В другой раз Блинков собрал всех пленных врачей из окрестных госпиталей. Предметом его обращения стала борьба с тифом. Он произнес свою пламенную речь, как всегда, громовым голосом. Бледный старший фельдфебель Дидриксен позволил себе неуместную улыбку. Блинков тут же приговорил его к нескольким суткам карцера, к наказанию, которое этот истощенный человек мог и не выдержать. Правда, потом Блинков смягчился и сократил срок до одних суток.
Время от времени он спускался к нам в бункер и говорил больным: «Смотрите, какие у вас врачи. Они не дают вам ни есть, ни пить». Больные, правда, никак не реагировали на эти инсинуации.
У меня начался приступ возвратной лихорадки. Я пролежал неделю и все это время, по большей части, дремал. На этот раз головная боль была слабее, чем в первый раз. Доктор Штейн сказал: «Может быть, это начинается настоящий тиф?» Но, к счастью, на этот раз я поправился быстро. Доктор Дайхель поил меня крепким настоящим кофе. Обычно при этом он спрашивал: «не желаете еще чашечку яда?» Вскоре после этого он тоже заболел. Теперь обязанности начальника госпиталя и лечащего врача легли на плечи доктора Майра, который страдал серьезной болезнью сердца и водянкой. Блинков загонял его едва ли не до смерти. Мы, вообще, не могли двигаться быстро, а Блинков носился, как ласка.
