Блинков обвинял начальника госпиталя в пренебрежении больными, говоря, что его больше интересует заготовка дров. Но доктор Дайхель был прав. Ему одному приходилось заниматься помывкой больных и дезинфекцией. Только теперь, когда мы поступили в его распоряжение, он мог надеяться, что теперь будут лучше лечить каждого больного.
Мы регулярно делали обходы больных, и, так как теперь в помещениях был свет, могли спокойно говорить с ними и выслушивать их. Как правило, они жаловались на голод, боли в животе и слабость. Мы близко познакомились и подружились. Когда я впервые вошел в левый бункер, то первым делом увидел две железные кровати, поставленные в два яруса. На одной лежал молодой Йохен Клейн, наш самый истощенный пациент, который, казалось, состоял из одних только длинных тонких костей. Он не мог ходить — только лежал на койке и тихо и жалобно стонал. На верхнем ярусе помещался бывший адвокат, высокий сухопарый мужчина, служивший в одном подразделении с Клейном. Адвокат ухаживал за ним, как за клиентом и как за несмышленышем. Нам он обстоятельно рассказал, что Клейн вообще всегда был как ребенок и даже в армии любил сладости.
Справа от входа стояла маленькая железная печка. Санитары и нетяжелые больные вечно собирались вокруг нее — грелись и жарили на ней хлеб. К печке примыкал ряд двухъярусных кроватей. Матрацев не было. Сетки были застелены шинелями и одеялами. На верхних койках помещались по два-три человека, на нижних — по три-четыре. Слева, у освещенной стены стоял ряд односпальных кроватей. На них я положил самых тяжелых больных, нуждавшихся в тщательном наблюдении. На ближней ко входу кровати лежал молодой лесник из Оберплана, что в горах Богемии. У него была сильная лихорадка с бредом. Он все время говорил о пражском отеле «Вильсон». Когда он пришел в себя, то рассказал, что действительно был там один раз с отцом. На следующей койке лежал наш доктор Екель, молодой врач из Вены. Этому доктору было присуще милое изящество, столь характерное для жителей его родного города.
Узкий пыльный проход разделял койки на два ряда — правый и левый. Земляной пол был посыпан опилками. В помещении постоянно стоял промозглый холод.
Среди больных, лежавших на двухъярусных кроватях, возникли братства, члены которых самоотверженно помогали друг другу. Самым шумным было саксонское братство. В это братство входил Эммен, один из наших лучших санитаров. Когда он выздоровел, я перевел его в перевязочную, а потом и в нашу комнату. Он был тогда очень бледен, лицо было одутловатым из-за отеков. Говорил он на чистейшем и малопонятном саксонском диалекте. Это товарищество больных очень нам помогало. Конечно, конфликты случались, но не было ни вспышек ярости, ни непрекращающихся криков боли. Тем горше воспринимали люди смерть товарищей.
