Кроме того, Ряба любил задавать вопросы.
— Вот представь себе, — говорил он, — представь себе, что ты — стрелочник, перевел ты однажды стрелку и видишь: в нее ногою твой друг попал, самый лучший, замечательный парень и герой. Ты видишь, как он старается вырвать ногу и не может. А поезд — вот он! Ну, что делать! Обратно перевести стрелку — поезд погиб, оставить так — налетит он, и от твоего друга… Что бы ты сделал? Ты бы перевел? Нет, ты скажи.
Или:
— Вот у одного писателя, говорили мне, такая постановка вопроса: если, говорит, для счастья всего человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка, маленького, но одного, — ты бы пролил?
— Ряба, — молили его товарищи, — Курочка, не терзай душу! Никто не предлагает тебе ради спасения человечества убивать младенцев.
Однако Ряба серьезно тревожился:
— Но ведь могут быть такие случаи в жизни?
Борису он покровительствовал, а однажды даже взял с собою в губернский город, в губрозыск. Ряба был здесь своим человеком.
— Куда тебя? — спросил он. — На барахолку или в оружейную палату?
Барахолкой называлась кладовая различных вещей, а оружейной палатой — склад отобранного у бандитов оружия. Здесь были тяжелые зловещие колуны и изящные стилеты, кавказские ножи в узорных мерцающих ножнах и голые мясные ножи, вызывающие дрожь (эти колуны и мясные ножи впервые заставили Бориса подумать, достаточно ли он подготовлен для такой работы, как розыск). Безобразные обрезы лежали здесь рядом с последним словом военной техники — кольтом и браунингом. Были и никогда не виданные еще Борисом орудия взлома — разные «фомки», от огромных кустарных до маленьких, точных и только что не никелированных.
— А хозяйку здешнюю ты видал?
Хозяйка — гордость угрозыска, огромная служебная овчарка, привезенная из далекого подмосковного питомника, — лежала на лавке в комнате дежурного. Она была породиста и равнодушна.
— Хороша?
— Страшна.
— Ты не ее бойся, — сказал Ряба, кося глазом на какого-то человека в очках, — ты вот этого дядю бойся.
В дяде не было ничего страшного, скорее унылое что-то. Впалая грудь, очки, усы.
— Сволочь?
Ряба только поднял брови.
— Морковин, — сказал он, понизив голос, — следователь транспортного трибунала.
— Подумаешь, какой-то транспортный трибунал!
— Ребенок.
Борис собрался было еще расспросить про следователя, но тут Ряба объявил, что ему, Борису, если он не хочет опоздать на поезд, — пора отправляться на вокзал. Рябе предстояли еще дела в городе. «Какие?» — спросил Борис. «Тайна», — ответил Ряба.
