Он с самого начала предупредил, что ни слова не скажет про Африку, Италию и армию. Зато он хотел знать всё-превсё о доме, о ферме и эвакуации и как мы со всем этим справились. Мы рассказали ему про переезд, про Ади и Гарри и про «Слэптон-Бич отель» и Типс. Папа сказал, что ему ужасно жалко, и поцеловал меня. Очень мило с его стороны, потому что я знаю, он никогда особенно не любил Типс.
Папа попытался поговорить с Барри, но Барри весь застеснялся и не сказал ни слова. Немного погодя он извинился и попросил разрешения уйти. Я не могла понять, почему он так себя ведёт, пока мама не объяснила.
– Мальчик потерял отца, – тихо сказала она папе. – Он служил в ВВС и погиб где-то под Дюнкерком – да, Лил?
Мне стало ужасно стыдно, что я такая глупая и сама всё не поняла. Мой папа ко мне вернулся, но Барри своего никогда не вернуть. Я вышла и увидела его на крыльце, он сидел и смотрел на море. Барри не хотел разговаривать и смотреть на меня не хотел. Но он хотел, чтобы я осталась, это было видно. Я села рядом с ним, и мы долго-предолго молчали, а так могут только настоящие друзья.
Барри всё-таки развеселился вечером, а вот я была не так рада: мама сказала, мне придётся переехать из нашей комнаты, потому что там будет спать папа. И пока он не уедет, – он говорит, у него пятидневный отпуск, – я ночую на диване в гостиной. Но это даже неплохо, потому что, если повезёт, можно каждый вечер допоздна не ложиться. Они ведь не смогут заставить меня лечь спать, раз я здесь, внизу. И в любом случае это не так уж страшно, потому что у меня тут есть камин и огонь, на который я могу смотреть и который меня согревает.
Знаю, что не должна такое говорить и даже думать не должна, но я думала. Когда приехал папа и я поняла, что это не американский джип, то почувствовала какое-то разочарование. Я увидела папу и обрадовалась, но в то же время огорчилась, оттого что это не Ади. Это неправильно, я знаю. Но всё равно я очень счастлива, что мой папа дома, живой и здоровый. Я так по нему соскучилась; теперь, когда он приехал, я это поняла. Мы снова настоящая семья. Он похудел и чуть-чуть полысел, но ему я этого не скажу. Ему не понравится.
Понедельник, 20 марта 1944 г.
Мне пришлось попрощаться с папой ещё утром, перед тем как уйти в школу. Он проводил нас с Барри до конца нашей дорожки, где останавливается школьный автобус, и Барри шёл в папином берете. Он прямо влюбился в этот берет. Папа снова надел форму, в первый раз с того дня, как приехал, и я очень гордилась, когда его увидели другие ребята. У него на рукаве три полоски, и это значит, что он сержант и может приказывать другим солдатам, что делать. По-моему, я не плакала потому, что больше гордилась, чем грустила. Он говорит, что я должна быть умницей и хорошо себя вести. «Я скоро опять буду дома, Лил, – так он сказал. – Побереги свою маму ради меня и будь умницей. Война закончится, ты и опомниться не успеешь». Барри отдал ему берет. Папа взъерошил Барри волосы, и мы зашли в автобус и побежали к заднему сиденью. Папа становился всё меньше и меньше, и дальше. Скоро, слишком уж скоро он совсем скрылся из виду. Тогда-то я и заплакала, но подальше высунулась из окна, чтобы никто не заметил.
