Прайс поставил бокал на кофейный столик.
– Какие письма?
– Не стоит так кусать губу, птица-курица, – усмехнулся Генри. – Сама же выдаешь себя с головой.
Прайс согласно кивнул:
– Позволь-ка дать тебе совет, Гейл. Полиции лучше не врать, но если уж собралась, то не торопись и следи за лицом. Просто произнести нужные слова – этого мало.
– Значит, вы?..
– К тому же, откровенная ложь убедительнее уверток. Попробуй так: «Лейтенант я не писала никаких писем».
– Но письма – это же дело конфиденциальное!
– Думаешь, «конфиденциальное» означает, что их даже полиции не покажут? – спросил Генри, чистя ногти тонкой отверткой.
– Он прав, – еще раз кивнул Прайс. – Естественно, они показали письма нам. Написаны женским почерком, содержат детали, известные только одному из живущих здесь. Выходит, писала либо ты, либо твоя мачеха. Ну, а поскольку в них обвиняется она, остаешься ты. Когда-то нам попалась одна чокнутая, обвинявшая в письмах саму себя, но твоя мачеха на чокнутую не похожа. А когда она подписала для меня разрешение на эксгумацию и проставила дату, почерк оказался другим.
– Ладно, ладно, это мои письма.
На рукояти отвертки имелся зажим, как у авторучки, и Генри убрал ее в карман рубашки.
– А с парочкой я ей помог. Подсказал, что писать, понимаете ли. Собираетесь рассказать мачехе?
– А ты хочешь, чтоб я рассказал? – спросил Прайс.
Генри пожал плечами.
– Да мне, в общем, плевать.
– Тогда зачем спрашиваешь? – Прайс поднялся. – Спасибо за гостеприимство, ребятки. Передайте Тине: жаль, что я ее не застал.
Гейл тоже поднялась.
– Я уверена, лейтенант: она просто где-то задержалась. Если бы вы немного подождали…
Прайс отрицательно покачал головой.
– Еще один вопрос, сэр, если, конечно, вы в курсе, – сказал Генри. – Откуда у папы взялся рак легких?
– Легкие оказались полны асбестовых волокон. Обычно такое случается только с рабочими-изолировщиками.
Тине в кухне представился котел парового отопления – трубы тянутся вверх, как ветви давно погибшего дерева, асбестовая лента теплоизоляции свисает с них, как кора, белая пыль, как гнилая труха, осыпается вниз, падает в оскверненную могилу Джерри, словно снежинки…
«Это все пряничный домик, – подумала она, вспомнив мрачные обои в детской, которые они с Джерри старательно закрасили. – Да, он тебя не съест, ты сам съешь его. Но он до тебя все равно доберется».
Она пыталась шевельнуться, ударить ногой в пол или плечами в стену, перегрызть кухонное полотенце, которым Гейл заткнула ей рот, соскрести яркую новенькую изоленту, купленную Джерри для переделки парового котла.
