— …Взять бы их в приклады!
— …Смотри, Оля, знамя какое… Буквы-то золотые: «Российская социал-демократическая…» Ах, Господи, как толкаются!
— Осади, осади назад!
— Проходите, господа, убедительно прошу — проходите!
— Ишь, фараоны…
— Граждане, в этот знаменательный день, когда ряды пролетариата…
— Правильно! Ах, дуйте-те горой! Разодо-олжил!
— …Знамя рабочего класса…
— Проходите, не задерживайтесь!
— Ох, батюшки, мальчонку задавили! Отцы мои…
— Сторонись, тётка!
…Любопытные всё прибывали.
На тротуарах становилось тесно. Гул перекрёстных фраз, отрывистых восклицаний стоял над толпой.
…Между тем, демонстранты медленно, но уверенно подвигались по улице. Путь пока был свободен.
В их рядах преобладали молодые безбородые лица. Сотни глаз блестели юношеским энтузиазмом.
В первом ряду выделялся молодой рабочий, нёсший знамя. Его руки, чёрные от копоти горна, крепко сжимали древко. Лицо, побледневшее от внутреннего волнения, хранило отпечаток глубокого чувства…
— Товарищи — Марсельезу!
И сразу сотни голосов бросили в морозный сухой воздух зажигающие слова песни.
«Отречёмся от старого мира»…
Было странно, жутко и грустно слышать огненные, полные призыва слова в холодном тумане зимнего дня, среди враждебно притаившейся улицы с её безграмотными вывесками, с самодовольно-аляповатой архитектурой купеческих домов…
— Вставай, поднимайся! — гремела песня.[1]
И казалось, что все эти молодые, смелые, горячие люди, так открыто поднявшие знамя протеста, стучатся в какие-то крепко запертые двери.
Стучатся, но не получают ответа…
…Морозный туман напоминал о сумрачном кошмаре обывательщины, в котором коснел город.
…Море голов на тротуарах вдоль улицы, в переулках, сливалось в одно целое — тупо-равнодушное и мёртвое…
…Марсельеза замолкла. На смену ей поплыли звуки Варшавянки.
…Старый город сторожко и враждебно молчал. Волна новой молодой жизни катилась по его улицам, как по каменистому руслу.
…Где-то вдали глухо раздался сигнальный рожок.
С боковых улиц ему ответил другой…
Толпа любопытных всколыхнулась и отпрянула к стенам домов.
Тротуар опустел — точно ветром смело.
Тревога передавалась от одного к другому.
— Казаки!
Страшное по своему значению слово.
— Казаки… Сейчас атакуют!..
