Разгоряченное алкоголем дыхание Вишнякова обожгло открытую грудь девушки и заставило ее брезгливо поморщиться. Между течи, чужие, грубые руки грубо и властно обнимали ее стан, горячие, влажные губы опьяненного страстью человека покрывали ее грудь и лицо жадными поцелуями. Девушка, смятая этим натиском, чувствуя, что не в силах сопротивляться долее, слабо трепетала в объятиях купившего ее богача.
— Пан Викул! Ах, пан Викул! Пустите, вы больно жмете мне плечи! Ну зачем же так… так грубо… Пустите! Пощадите мой девичий стыд!
Но Вишняков совсем не был расположен выпустить свою добычу. Страсть и вино настолько опьянили его, что он не понимал слов девушки. Увлекая ее к дивану, он тяжело и прерывисто дышал, сжигаемый возбуждением. Сопротивление девушки озлобило его. Это был момент наивысшего напряжения страсти, когда в человеке властно и неудержимо поднимается животный инстинкт, когда близость молодого тела окончательно заглушает все человеческое… Чувствуя себя в полной безопасности в этом грязном притоне тайного порока, Вишняков не церемонился более. Он с такой силой сжал руки девушки, что она закричала от боли.
— Будет тебе, что ты кочевряжишься?! Деньги брать умела… Молчи…
Звать на помощь было бесполезно, и девушка понимала это..
…В этот момент раздался сильный стук в дверь номера.
— Отворите!
Вишняков с проклятием выпустил девушку и злобно прорычал;
— Кой черт там лезет? Чего надо?
И, недоумевая, кто бы мог быть этот дерзкий, так некстати помешавший ему, Вишняков резко повернул ключ, широко распахнул дверь, и… замер от изумления, смешанного с испугом. Перед ним стоял Гудович. Из-за его плеча выглядывала испуганная фигура, видимо, растерявшегося хозяина. Гудович, как был в пальто и шапке, шагнул вперед и, войдя в номер, запер за собой дверь.
— Что вижу я?! — воскликнул он, устремляя свой гневный взор на затрепетавшего купчика. — Вы? Здесь? И с моей сестрой? Так, значит, предчувствие не обмануло меня? О, гнусный, подлый негодяй!
Появление Станислава Андреевича было так неожиданно, его натиск так стремителен, что Вишняков, совершенно потерявшись, не знал, что ему делать и что говорить. Он, еще красный от недавнего возбуждения, с мокрыми, растрепанными волосами, с мутным, блуждающим взглядом, стоял, тяжело дыша и ухватясь за спинку стула.
Панна Ядвига прекрасно разыграла роль оскорбленной невинности. Громко рыдая и ломая руки, она бросилась на колени перед братом:
